Вся страна узнала Приставкина, прочитав исповедь беспризорника "Ночевала тучка золотая". Я подружился с ним еще в середине 80-х. Литинститут, где мы работали, в те времена был довольно странным учреждением - отдушина на творческих семинарах и лекциях и одновременно идеологическое гестапо, выпрямляющее извилины у всех, у кого они хоть чуточку отклонялись от генеральной линии соцреализма. Лишь годы спустя мы узнали, что на нас были заведены дела со стандартной статьей "антисоветская пропаганда и агитация".
Что правда, то правда - советским Анатолий Приставкин не мог быть при всем желании. Он слишком хорошо знал жизнь до самых ее глубин, от детдома до казармы и каталажки. И его проза, напечатанная в "Новом мире", иллюзий не оставляла. Но самое главное, он верил в Бога, что в те времена преследовалось и искоренялось. Его вера была опасна своей конкретностью. Он верил не абстрактно, не книжно. Для него Бог - это прежде всего сострадание и реальная помощь тем, кого судьба разбросала по обочинам жизни. А таких в его детстве и юности было большинство. Он знал, что тюрьмы переполнены людьми, укравшими от голода буханку хлеба или батон колбасы. Знал, что большинство осужденных были приговорены судьбой едва ли не с момента рождения.
Приставкин не был толстовцем, но его очень интересовало учение о непротивлении злу насилием. В начале 90-х я опубликовал в "Известиях" статью об учении Толстого. На мой взгляд, писатель просто неудачно сформулировал великое открытие, написав: "непротивление злу насилием". Его стали называть "непротивленцем". А написал бы "противление злу ненасилием", и все встало бы на свои места. Толе эта мысль оказалась очень близка. Он рассказывал мне в Коктебеле, когда мы прогуливались вдоль моря к могиле Волошина, что однажды "увидел Свет". Свет в прямом смысле этого слова. И этот Свет был для него Богом. И этот Бог велел ему любить и прощать. Но не абстрактно, а деятельно. И надо же такому случиться, что где-то через месяц после нашей беседы, Анатолию Приставкину предложили возглавить комиссию по помилованию.
Он увидел в этом предложении руку судьбы и перст Божий. Как только Россия ввела мораторий на смертную казнь, на Приставкина обрушилась лавина гневных писем. "Господи! - говорил он. - Да ведь 98% преступлений не имеют отношения к убийствам. Люди сидят по 12 лет за обычное мошенничество. Человек, попавший в тюрьму в 15 лет за кражу батона, уже не может вырваться из этого лабиринта до конца дней". Принес он мне и предсмертное письмо маньяка Чикатило: "Не огорчайтесь, Анатолий Игнатьевич, пусть таких, как я, на земле будет меньше..."
Всем, кому можно было помочь, Приставкин помог. Если нельзя было сократить срок, он заботился о смягчении режима или о возможности свидания с близкими, или о продуктовой посылке.
Еще одно открытие или даже закон Приставкина, думаю, войдет во все учебники по юриспруденции. Оказывается, у нас в России большинство убийств совершается на бытовой почве. А что это за почва, никакой Достоевский не разберет. Сидели два друга, пили, о чем-то заспорили, один ударил другого бутылкой по голове и убил наповал. Или жена вдруг рубанет топором пьяного мужа, храпящего на пороге. Так что поторопился Достоевский со своими Карамазовыми и Раскольниковым. Таких преступников у нас почти что нет. Наши рубят, не задумываясь, почему и зачем, а утром даже не всегда помнят, что произошло. Эту тему Приставкин не раз обсуждал и в наших беседах, и в своих телеинтервью, и в статьях.
Нельзя закончить разговор об Анатолии Приставкине. Это вечные русские рассуждения о Боге, о Свете, о преступлении и наказании и, главное, о прощении. Кроме писательского таланта у него был великий дар - он умел любить и прощать. Прощенье больше, чем отмщенье. / Прощенье - это превращенье: / прощая близких и врагов, / мы превращаемся в богов.
Константин Кедров, "Известия", фото: AP. TATYANA MAKEYEVA