— В 41-м я окончил 10-й класс. 21 июня у нас был выпускной бал. Мы гуляли всю ночь по Москве, по набережным, на Красной площади и, расставаясь, договорились, что 22 июня пойдем на утренний спектакль в Большой театр, кажется, на «Лебединое озеро». Утром 22 июня я гладил брюки, готовясь идти в театр, и слушал радио. Вдруг диктор объявил: «Говорят все радиостанции Советского Союза. Слушайте выступление заместителя председателя Совнаркома СССР, народного комиссара по иностранным делам товарища Молотова».

С замиранием сердца слушали мы радио, но, откровенно говоря, не были удивлены началом войны. Обстановка в мире была такова, что все ждали чего-то подобного, понимая, что зыбкие договоренности с фашистской Германией долго не продержатся. Не буду описывать, как мы атаковали военкомат, требуя послать на фронт бить фашистов, как от нас отмахивались. Это известно из многих произведений о войне. Наконец, используя личные связи, как бы теперь сказали «по блату», добился, что меня направили в формировавшийся истребительный батальон Красногвардейского района.

Это было 5 июля. А так как в батальон принимали только работающих, я устроился учеником токаря на 1-й ГПЗ. Днем работал, а вечером отправлялся в батальон, который размещался в помещении детсада на улице Обуха. Меня зачислили в роту связи, бойцом-радистом, и избрали комсоргом роты. Вооружили нас трофейным оружием, мне вручили артиллерийскую рацию, кажется, РА-1.

Ночью мы патрулировали улицы района, а в свободное время занимались военной учебой. Отрабатывали марш-броски, перекопали под Москвой массу земли, но в боевых действиях не участвовали. Было, правда, несколько тревог, и мы выезжали на поиск парашютистов, но безрезультатно.

Кажется, в конце сентября или начале октября районные истребительные батальоны были сведены в полк, и мы стали называться 1-й Московский истребительный мотострелковый полк УНКВД г. Москвы и Московской области, наш батальон стал вторым батальоном. Полк разместился в Ивановском монастыре на Солянке.

Фашисты все ближе и ближе подступали к Москве. Перед полком поставили задачу действовать в ближайшем тылу немцев, совершать диверсии, собирать разведданные. Раза два и я в составе группы в 10-15 человек выходил на задание, но особыми успехами похвастаться не могу, разве что был взорван небольшой железнодорожный мост, да сожжено несколько амбаров, куда фашисты собирали продовольствие, реквизированное в окрестных деревнях.

Припомнить точно место, где это происходило, не могу. Где-то в районе Можайска, Нарофоминска, Боровска. Нас доставляли к линии фронта на грузовике, и ночью мы ее переходили там, где прерывалась линия окопов. Все данные были у командира группы. Моим командиром был лейтенант Полуэктов, человек беспредельной храбрости и находчивости, не терявшийся ни при каких обстоятельствах. Кадровый военный, он нас водил так, что мы даже не встречались с фашистами, это было большим искусством. Он прекрасно знал Подмосковье.

А Москва к этому времени уже стала прифронтовым городом. 6 ноября 1941 года. Все бойцы, которые находились в казарме, затаив дыхание, слушали речь товарища Сталина на торжественном заседании, посвященном годовщине Октября. Оно закончилось рано, и в казарме был дан отбой. Несмотря на все догадки, мы не могли и предполагать, что заседание проходило совсем недалеко от нас — на станции метро «Маяковская».

Вдруг, часов в 11 вечера, полк подняли по тревоге, раздались команды «в ружье!», «выходи строиться». В полном боевом снаряжении мы выбежали во двор и стали спешно грузиться на машины. У всех была одна мысль, что где-то немцы прорвали оборону, и нас кидают в прорыв. Однако машины, проделав короткий путь от Мало-Ивановского переулка, остановились под Устьинским мостом, и последовала команда разгружаться и строиться.

Холода тогда стояли знатные, но в ту ночь мороз несколько отпустил, и пошел сильный снег. Вся Устьинская набережная была в глубоком снегу. Построившись по-батальонно, мы до двух часов ночи занимались строевой. Представьте, что это была за строевая: солдаты в валенках маршируют в глубоком снегу. Конечно, все догадались, что нас готовят к параду. На душе стало радостно, мы не замечали холода и шагали так, что от нас шел пар.

Когда вернулись в казарму, последовала команда бриться, подшить свежие подворотнички, привести себя в порядок и отдыхать. Но, какой тут отдых! Мы думали только о предстоящем. Высказывались разные предположения о месте парада. Большинство склонялось к тому, что это стадион «Динамо». Тут же нашлись очевидцы, которые своими глазами видели, как со стадиона вывозили снег. Впрочем, неважно, где будет парад, важно, что он пройдет в Москве, что он вообще состоится!

В пять утра 7 ноября прозвучала команда «Подъем!», и нас на машинах доставили на Манежную площадь. Для участия в параде полк построили между стеной Кремля и зданием Исторического музея. Было довольно холодно, шел снег, но мы ничего не замечали, настолько были возбуждены.

Командовал парадом генерал Артемьев, принимал — маршал Буденный. Подъехав к нашему полку, он поздравил нас с праздником, мы дружно прокричали «Ура!». Объехав все части, Буденный поднялся на Мавзолей, а Сталин произнес речь, которую мы слушали, затаив дыхание. Невозможно описать состояние, в котором мы были в то утро. Последовала команда к торжественному маршу. С винтовками «на ремень», стараясь держать равнение в шеренгах, с гордо поднятыми головами мы промаршировали мимо Мавзолея. Конечно, по стройности и слаженности мы во многом уступали тем, которые проходили мимо Мавзолея в мирное время. Но наш шаг был не менее тверд, и всеми владело одно желание — бить врага, отстоять столицу.

Шагая мимо Мавзолея, мы еще и еще раз клялись себе и товарищам, что не пустим фашистов в наш город, что ради победы отдадим все силы, а если понадобиться, то и жизнь. И это были не пустые слова. Многие мои товарищи погибли, защищая Москву, но враг был остановлен, а затем и потерпел под Москвой свое первое крупнейшее поражение. А ведь до 9 мая 1945 года и Парада победы было ох как далеко...

Я не помню обратный путь в казарму, не помню, что делал после 7 ноября. Знаю только, что мы занимались воинской учебой, несли службу по охране Москвы, уходили на задания. Один раз нарвались на засаду немцев, разбежались, я неделю болтался по Можайскому району, ужасно проголодался, увидел кучу капусты, наелся. Вышел на Можайское шоссе, смотрю: танки. Наши! Меня вывезли в Москву.

Второй раз мы взорвали два моста и снова встретились с фашистами, завязался бой, но противник ушел. Вернулись обратно гордые: задание выполнено! Мне в то время было восемнадцать лет, я был восторженным комсомольцем. И очень любил свою Родину. В конце ноября наш полк был поднят по тревоге и брошен в прорыв под Рогачево. Заняв подготовленные окопы, мы стали ждать противника.

Через день на нас двинулись немецкие цепи, поддержанные легкими танками. У нас были только трофейные винтовки, пулеметы, гранаты, бутылки с горючей смесью. Несколько смельчаков выползли из окопов навстречу немецким танкам. Ценой жизни им удалось подбить одну или две танкетки, и мы с криком «Ура!» пошли в атаку. По-видимому, это были передовые разведывательные немецкие подразделения, они боя не приняли и отступили, а мы возвратились в окопы. Во время этой атаки я был легко ранен и остался в строю.

Прошла еще одна ночь, и мы возвратились в казармы: нас сменили регулярные части. В Москве продолжалась обычная жизнь — боевая учеба, рейды в тыл к немцам, патрульная служба на улицах осажденной Москвы. Это было тревожное время. Наступление немцев было несколько замедлено, наши части оказывали им все более ожесточенное сопротивление. Буквально каждый метр подмосковной земли давался фашистам большой кровью и становился для них непреодолимым рубежом.

4 декабря наш полк был доставлен на передовую в район Рузы, где вместе с другими частями мы приняли участие в начале наступления 5 декабря под Москвой. Я — рядовой боец, особой храбрости не проявлял, никаких подвигов не совершал, просто, как многие, воевал, ходил в атаку, поднимал роту со словами «За Родину, за Сталина!» Когда поднимаешь роту, очень страшно, а когда уже бежишь вперед, ничего не боишься. Помню, как сидели в окопах, поджидали немцев, как, наконец, пошли в атаку. Я буквально лечу, не разбирая дороги, кричу «Ура!», и вижу леденящее душу зрелище: рядом бежит и падает человек, а головы у него нет!

...В том бою я получил тяжелые ранения и попал в госпиталь при Тимирязевской академии. Целый месяц был без сознания. Выходила меня мама, она не захотела эвакуироваться. В одну из ночей вдруг стал слышать, и первое слово, которое произнес, было «мама». Нечуткая санитарка разозлилась: «Чего орешь, раненых разбудишь!» После этого ранения я работал в штабах армии и фронта. Непосредственного участия в боях не принимал, но под бомбежками бывал неоднократно. Лежишь в канаве, хочется опустить голову, но почему-то глядишь в небо и видишь, как на тебя потихонечку, капелька за капелькой растет, растет, и, в конце концов, падает бомба...

О Победе узнал, находясь в километрах ста от столицы Германии. А на следующий день уже бродил по пылающему Берлину. Не скрою, находился в состоянии подпития, как, впрочем, и все мои товарищи. Встретили группу американцев. Они радостно приветствовали нас: «рашен, рашен!», мы обнялись и обменялись сувенирами — часами. Я получил американские и отдал свои, выпущенные еще до войны. Потом мы сфотографировались на память у рейхстага...

В 1984 году в преддверии 66-й годовщины Советской Армии по телевизору передавали праздничный концерт. Вдруг сын позвал меня к экрану: показывали фрагменты Парада 7 ноября 41-го, и он узнал меня в воинской колонне, шагающей перед Мавзолеем. Я обратился на Центральную студию документальных фильмов. Там нашли эту пленку и любезно дали те кадры, на которых был я, чтобы сделать с них фотокопии...

Cборник «Якиманка. Военные судьбы»^©