Помню, что мама привезла меня из эвакуации в самом начале 1943 года. Мы шли с ней по нашему 1-му Казачьему переулку, и она спра­шивала, смогу ли я найти свой двор. И хотя прошло почти два го­да, как вывезли меня из Москвы, мне все же удалось его найти.

1_Kazachii_5_7Летом наш двор был зеленым и нарядным, как, впрочем, и соседний двор дома № 5, отделенный от нашего забором, в котором мы, ре­бята, проделали лазы. Наш дом № 7 (кв. 2, 3, 4) находился в глуби­не двора, а перед ним стоял такой же деревянный дом № 7 (кв. 1), выходящий фасадом в переулок. В центре двора росли небольшой тополь и небольшие кусты, но главной достопримечательностью его были цветы: розовые флоксы, желтая настурция, синие и белые вьюны на беседке.

Соседний двор населяли люди более практичные. В их дворе были вскопаны грядки, на которых росли патиссоны, ка­бачки, свекла, что было немалым приварком к их небогатому столу. Держали в соседних дворах и раз­ную живность. Чаще всего это бы­ли утки, куры и свиньи.

Хотя мы и жили в самом центре Москвы, в каждой квартире были печи, которые топили дровами.

В то время в наших домах не было ни горячей воды, ни газа. Дрова мы по талончикам получали со склада, находящегося в центре Ордынки. Бабушка брала эти зеленые талон­чики и санки, и мы не спеша шли на склад. Там она выпрашивала дро­ва получше, с березкой, за что со­вала в руки распорядителя зеле­ную трешку.

Сейчас дети разучились играть и дружить. Я очень редко вижу девочек, играющих в классики или прыгающих через веревочку. В на­ше время мы играли большими группами в «штандер», прятки, са­лочки, лапту, казаки-разбойники, чижик, расшибалку, чиру, пристеночек и т. д.

Мы никогда не заду­мывались, кто из нас какой наци­ональности. Я как более взрослый и сильный среди своих сверстни­ков был у них заводилой, хотя и мне иногда доставалось на оре­хи. Моими друзьями были Сашка (украинец), Лерка (армянин), Ленька (еврей), Шамиль и Али (татары), Ланка и Валька (русские).

Летом мы катались на самодельных са­мокатах, строили шалаши, а зимой носились по заледенелому переул­ку на коньках. Коньки, наша гор­дость, делились на престижные гаги и норвеги и не престижные — снегурочки. У меня были гаги, которые я веревками прикручивал палкой к валенкам, и крючок из толстой проволоки, которым я цеп­лялся за кузова проезжавших гру­зовиков. Шоферы обычно нас не гоняли. Очень редко бывало, что кто-то из них резко тормозил, тогда нам приходилось весьма туго.

Очень часто мы ходили в кино на дешевые детские утренники, да и на обычные сеансы. Любимые наши кинотеатры были «Ударник» на Болотной площади, «Авангард» на Октябрьской, «Заря» на Пятниц­кой и клуб фабрики «Гознак» на улице Островского. Мы очень до­лго стояли в очередях за билетами, прорывались через контролеров и потом с замирающим сердцем смотрели «Два бойца», «Ошибка инженера Кочина» и др.

Помню, как в соседнем Щетининском переулке во время войны немецкой фугасной бомбой разнесло половину кирпичного дома, и после войны его восстанавливали немецкие пленные. По утрам их привозили на машине с охраной. Затем машины уезжали, и пленные строились в колонну и шли за забор на стройку. Какие отношения у них были с внутренней охраной, и была ли она, я не знаю, но помню, что наружную охрану нес молодой, лет двадцати сержант с автоматом ППШ, который он вешал на гвоздик в каптерке. Когда я однажды зашел в эту жарко натопленную комнату, то увидел этого сержанта сидящим за грубо сколоченным столом с раскрасневшимся красным лицом и пьющим чай из алюминиевой кружки.

Я ни разу не видел, чтобы он обращал внимание на своих подопечных. Зато мы, ребята, очень даже обращали. Блатных волновали латунные фиксы и кольца, которые делал кто-то из военнопленных. Меня же больше интересовали небольшие картины, рисованные ма­сляной краской, которые писал один из них. На этих картинах была изображена довоенная Германия: небольшие кирпичные домики, окруженные поражающим меня обилием цветов. За свои поделки пленные просили что-нибудь поесть или папирос и очень редко де­нег. Ненависти у нас к пленным не было, скорее, любопытство, хотя большинство из нас потеряли сво­их отцов на войне. А, кроме того, они совсем не были похожи на тех немцев, которых мы видели в кино.

Однажды мама увидела, как моя сердобольная бабушка дает мне хлеб и картошку для пленных. Ма­ма очень рассердилась, дала мне приличную трепку, приговаривая: «Как ты можешь их кормить? Ведь это они убили твоего отца».

Были среди нас ребята, которые стреляли в немцев из алюминие­вых пугачей, заряженных глиняны­ми пробками. Правда, неизвестно, кто больше страдал, немцы или стрелявшие, т. к. эти пугачи часто рвались в руках ребят, причиняя немалые неприятности, и я только один раз видел, как пробка попала пленному в лоб и поцарапала кожу.

Еще от войны у меня в памяти остался салют в честь освобождения Белгорода и Харькова. Это был первый салют, который я видел в своей жизни. Я тогда жил на работе у мамы в 1-й Образцовой типографии на Валовой улице. Ма­ма, как и другие работницы, была на казарменном положении, труди­лась по две смены и там же, в ти­пографии, ночевала в отведенной для отдыха комнате. Комната была небольшая, метров 25. В ней сто­яли десятка полтора раскладушек и черный рояль, на котором играла мамина подруга, а совсем моло­дые работницы цехов танцевали или пели, несмотря на двухсмен­ную работу. Они мечтали, что ско­ро кончится война, придут с фрон­та мужчины и жизнь потечет добрая и радостная, как до войны. К сожалению, немногие дожда­лись своих мужчин и простого бабьего счастья.

Питался я с мамой в столовой типографии. Помню, мама отрыва­ла карточки на мясо и жиры, платила деньги в кассу, и потом нас вкусно кормили. Нужно отдать должное администрации типографии. Она заботилась о нас — детях войны. Я помню санаторий с усиленным питанием, в который отдала меня мама. Санаторий этот — две большие комнаты метров по сорок каждая, которые по-новогоднему убрали работницы типогра­фии. Они поставили нарядную елку в одну из комнат, а вторая была превращена в спальню. Тогда же, в 1944 году, я впервые попал в цирк на новогоднее представле­ние. Зрелище для меня было сказочное. Его я и сейчас, спустя более пятидесяти лет, помню хоро­шо.

1_Kazachii_per_1985

Теперь мне опять вспоминается мой дом в Казачьем. Он был построен до 1908 года. Я думаю, что это так, потому что на чердаке его масляной краской была написана эта дата. И еще, я нашел там груду журналов 1902—1903 годов. Дом, в котором я жил, был наполовину кирпичный, наполовину деревян­ный. На наш второй этаж вела ши­рокая скрипучая лестница. В квартире жили пять семей и еще одна семья в коридоре. Ее поселили туда после того, как разбомбили их дом на Пятницкой улице.

Мы дружили с этой семьей, и взрослые, и дети ночевали в нашей комнате. Стелили постели они прямо на полу, и ночью очень не­просто было пройти через комнату. Соседи мирно сосуществовали, и я почти не помню каких-либо ска­ндалов. Но и особой дружбы меж­ду семьями не было. Исключение, пожалуй, представляла еще одна семья, которая жила за нашей сте­ной. Стена эта была очень тонкой, не толще кисти руки, поэтому жизнь за ней была отчетливо слы­шна.

В нашей квартире постоянно пахло жареной рыбой, морковью и луком. Так как в доме не было газа, то каждая семья имела либо керосинку, либо примус. Все они постоянно горели, и на них что-нибудь жарилось или варилось.

Как я уже писал, в каждой комнате была печь, которую топили осенью и зимой. Это позволяло мне с другом зарабатывать на кино и мороженое пилкой и колкой дров. Как сейчас помню, кубометр дров стоил 25 рублей, это столько же, сколько стоило сливочное мо­роженое в стаканчике. Иногда мы в складчину, человек пять, покупа­ли его. После этого начинался са­мый ответственный момент. Ели его все впятером. Откусывали че­стно, так как иначе и быть не мог­ло, ведь четыре пары глаз оцени­вали твою честность.

Из-за этого мороженого мы иногда шли на раз­ные уловки. Обычно они сводились к тому, что мы натирали ртутью латунные монеты и вперемежку с «серебряными» отдавали их мо­роженщице. Для этого мы поды­скивали подслеповатую пожилую продавщицу, и тогда нам удавалось всучить эти фальшивки.

Еще мне запомнилась наша бу­лочная, в которой хлеб развеши­вался на чашечных весах. На одну их сторону клались гирьки, а на другую — хлеб. Хлеб тогда выда­вался по карточкам, иногда на день вперед. Его обычно резали ножом. Сначала клали большой кусок, а потом небольшие довески. Опытные продавцы умели резать хлеб без довесков.

В то время Полянка не имела асфальтового покрытия, а была мощена черным камнем. По этой улице ходили трамваи, номера которых мы издалека определяли по цвету фонарей около номера. На Полянском рынке находился угло­вой магазин, в котором продава­лись молоко, сыр и колбаса. Как пахла та колбаса, знают, наверное, только мои сверстники. От одного ее запаха текли слюнки. И когда на кухне варились сардельки, все квартиры знали, что готовят сосе­ди...

Еще много мог бы рассказать о своем трудном и радостном дет­стве, том незабываемом детстве, с которым я не расстанусь, пока живу.

В. М. НОВИКОВ, инженер-электронщик

Источник: газета "Якиманка" № 5 (19), май 1996 г.

На снимках: 1-й Казачий пер. дд. 5 и 7 (снимок 1970-1980 гг.), 1-й Казачий пер. дом 4 (снимок 1985 г.). Источник:  http://oldmos.ru

Уважаемые читатели! Присылайте свои воспоминания о нашем районе, его жителях, домах и улицах, о жизни Москвы в прошлые десятилетия.
И еще, если кто-то знает координаты автора этого текста (в редакции газеты они, к сожалению, не сохранились), пришлите их, пожалуйста, нам.
Ваша Якиманка.ru (yakimanka2007@yandex.ru)