Сцена жизни
Михаил ШАТРОВ: – Теперь строю дом
У нас в гостях Михаил Филиппович Шатров (Маршак), драматург, член Союза писателей, дважды лауреат Государственной премии, ныне президент акционерного общества «Москва – Красные холмы".
Так случилось, что Шатров связан с Якиманкой двумя нитями – учился в Горном институте и живет в Доме на набережной. С учебы и началась наша беседа.
– «Многомолоточное бурение нисходящих шпуров в условиях Таштагольского месторождения». За внедрение этого метода я получил первую в своей жизни премию – 100 рублей. У меня даже есть запись об этом в трудовой книжке.
- Какими вам вспоминаются студенческие годы?
- Самыми светлыми, омрачены они были только печатью нищеты. Каждый день я покупал по 1 кг трески за рубль тринадцать и бутылку лимонада за 5 копеек, на большее стипендии не хватало.
Уже потом, когда стал студентом-драматургом, и у меня появились деньги, я купил себе, наконец, костюм, и перестал ходить в форме. Погончики от шинели до сих пор лежат у меня дома на письменном столе.
- Вы - московский городской мальчик, далекий от всяких шурфов, выработок, шахт и вдруг - Горный, специальность «Разработка рудных месторождений». Откуда эта романтика? Почему?
- Абсолютно случайно.
- Наугад, пальцем ткнули?
- Почти. Моя душа еще со школы лежала к гуманитарной области: литература, история... Особенно увлекался историей. Но в педагогический институт, на истфак МГУ путь был закрыт. Отец расстрелян в 1937-м, мать в тюрьме, родственники сидят. С такой биографией туда не принимали. Не принимали и в другие вузы, куда бы я ни ходил. Существовала одна маленькая деталь, которая выделяла меня из числа детей репрессированных. Я - племянник Алексея Ивановича Рыкова, правда, неродной, сестра моего отца была женой Рыкова. Одного этого хватало для отказа в приеме документов.
- Приемная комиссия Горного оказалась лояльней ?
- Это отдельная история.
В институте проходил день открытых дверей. Все ребята разошлись по кафедрам, в институтский музей, а я - к директору (так называлась в те годы должность ректора - Г.Б.) Кончеву. Положил на стол скомканную автобиографию. «Вы меня с такой биографией примете?» «Нет». Такой вот разговор. Я забрал бумажку и пошел к дверям. То ли ему жаль меня стало, но вслед услышал: «Если получишь медаль, приму».
- И вы пришли с медалью ?
- Да.
- Самый приятный день вашей студенческой жизни?
- 25-е число. День стипендии.
- А самый неприятный эпизод, связанный с МГИ?
- Когда меня предали. После третьего курса была производственная практика. Все мои однокурсники выбирали, естественно, южное направление - Кривой Рог, Донбасс, чтобы быть поближе к Крыму. Практику отработал, и - на море. А я вдруг выразил желание ехать в Кузбасс, на рудник Таштагол. Вызывают в первый отдел. Сидит особист, не помню как его зовут, только лицо хорошо помню. «Почему едешь в Сибирь?» В ответ я понес какую-то ерунду. (На самом деле мне хотелось повидать в Красноярском крае мать, которая там отбывала срок. На стипендию я никогда бы не осилил этой поездки). Выслушал он меня. Полез в стол, достал какую-то бумажку, протянул мне, брезгливо так... Читаю, а это донос от моих ближайших товарищей из группы с объяснением, почему я еду в Сибирь.
Шок был не от того что кто-то узнал о моих истинных намерениях, а от того что предали люди, которым доверял, с которыми каждый день общался.
И вот поднял я глаза на этого особиста. А он кончиками пальцев взяв донос, бросил его обратно в стол и произнес: «Езжай». Я поехал в Сибирь. Но еще неприятней и тяжелей было потом – не дать понять доносчикам, что я об этом знаю. Иначе я бы подвел бы человека.
- Свой путь в литературу вы начинали с выпуска факультетских стенгазет?
- Со старшекурсниками мы делали сатирическую газету «Метла». На 4-м этаже висела обычная аудиторская доска, где каждые два дня появлялись какие-то смешные строки, карикатуры, шаржи, злободневные шутки. Писали, рисовали на ней мелом.
- Неужели никто не пытался стереть написанное?
- Так ведь доска была под стеклом. (Шатров смеется). Впервые же меня напечатали в газете «Горная Шория». Это был рассказ под названием «Десять нераспечатанных писем» о судьбе парня, который поехал на Братскую ГЭС, и о неразделенной любви. Когда я увидел на газетном листе свои опубликованные, черным по белому, строки - чуть не сошел с ума от радости.
- А почему вы выбрали жанр драматургии, стали писать пьесы, а не, например, прозу?
- Точно сказать не могу. Наверное потому, что фанатично любил театр. Много ходил на спектакли. Знал всех актеров. Зачитывался историей МХАТа, Вахтанговского.
Свою первую пьесу о юности, дружбе, о школьниках девятых-десятых классов я написал в институте, в 435-й аудитории, во время лекций забирался на самый верх и писал. Однокурсники знали, чем я занимаюсь, и не трогали. Потом давали списать конспекты.
На четвертом курсе произошло важное событие в моей жизни. Я рискнул отнести пьесу в театр. В то время бурно начинал входить в театральную жизнь один молодой актер и режиссер. Я созвонился с ним, представился, сказал, что написал пьесу о школе и хотел бы ему показать. Договорились о встрече вечером, после спектакля, у служебного входа Центрального детского театра.
Закончился спектакль. Я жду у служебного входа. Слышу, спускается по лестнице мой режиссер и говорит своей спутнице: «Там, внизу ждет какой-то графоман. Я его сейчас быстро «успокою», и мы завалимся с тобой в ресторан ВТО…»
Когда они спустились, меня, естественно, там уже не было.
Через пять-шесть лет этот человек стал мне близким другом и дважды получал Госпремию за спектакли, которые ставил по моим пьесам. Это был Борис Николаевич Ефремов.
- Вы впоследствии рассказали ему об этом случае?
- Конечно. Мы постоянно вспоминаем об этом и хохочем...
- А что было с той пьесой потом?
- Я отнес ее в Театр юного зрителя. Через несколько дней звонок: «Зайдите, пожалуйста». Пришел. Женщина-завлит тихо так говорит: «Молодой человек, только не бледнейте, пожалуйста, и не падайте в обморок. Ваша пьеса нам понравилась». Это было весной 1955 года. С этого момента началась моя профессиональная литературная деятельность.
В конце октября 1955 в ТЮЗе состоялась премьера моей первой пьесы «Чистые руки». Почетным гостем на спектакле был директор Горного Кончев. На следующий день в институте висело огромное объявление-поздравление. Потом была комиссия по распределению, на ней Кончев дал мне листок, на котором было написано – «В литературу». Свободный диплом.
Во всех газетах уже публиковались рецензии на пьесу, писали, что появилось новое имя... За ней была вторая пьеса...
На преддипломную практику я опять поехал в Горную Шорию, в Таштагол.
- Насколько я знаю, вы - племянник известного детского поэта С.Я. Маршака?
- Двоюродный племянник. Отец мой был двоюродным братом Самуила Яковлевича. До войны они много общались. Особенно дружили дети С.Я. Маршака и мой старший брат. Есть даже такое стихотворение «обирались лодыри на урок, а попали лодыри на каток...» Это про них.
Когда в 37-м отца расстреляли, мама строго-настрого запретила нам с братом говорить кому-нибудь о родственных связях с семьей Маршака. Мы неукоснительно это соблюдали. До 1955 года я Самуила Яковлевича не видел. А когда вышла моя первая пьеса, раздался телефонный звонок: «Это Самуил Маршак, твой однофамилец». Спросил про папу, дочку Рыкова…Просил приехать. Первый вопрос – необходимо взять псевдоним. В этом театре шли и его пьесы.
– Дядя помогал вам впоследствии?
- Ни о какой поддержке не было и речи. Взаимоотношения после той встречи, которая оказалась и последней, не стали близкими.
- А почему все-таки Шатров, откуда взялся этот псевдоним?
- Я долго ничего не мог придумать, не получалось. Минут тридцать я был Апрелевым, т.к. родился в апреле. Потом понравилась фамилия Туманов. Я сидел и расписывался в тетради М. Апрелев, М. Туманов... побыл немного и с другими фамилиями... И понял, что ничего не могу придумать. Пришел в театр, а был уже сентябрь, пора выпускать афишу. Спрашивают:"Придумал?" "Нет, не придумал". Тогда главный режиссер говорит: "Мне это надоело. Кто его любимый герой в пьесе - Шатров?". Так я стал Шатровым, а главный герой - Лавровым.
Но фамилию свою никогда не менял. В паспорте у меня записано Маршак.
- Почему вы основной темой своего творчества избрали историко-революционную, связанную с Лениным?
- Жизнь, историческая литература, которую я много читал в юности привели к мысли, что не все совершенно в датском королевстве. Возникали, естественно, вопросы: откуда все это? Эта деформация, которую я чувствовал, ощущал в нашей жизни, откуда: с самого рождения? с генов? или там, вначале, было нечто другое, а затем произошел сдвиг по фазе, переход на другие рельсы? Почему светлые идеалы превратились в чудовищную реальность?
Я с головой влез в то время и понял - ответы на вопросы сегодняшнего дня лежат там, в самом начале. Мне нужно было только восстановить связь того времени и 60-х.
Естественно, меня интересовала личность Ленина. Встречи с людьми, общавшимися с ним, литературные и документальные источники говорили об ином, нежели та икона, в которую Ленин был превращен. У нас все называлось именем Ленина, все проходило под знаменем Ленина. Это была совершенно сознательная политика. Что значило превратить политического деятеля в икону? Полностью лишить его силы.
И когда я стал накладывать прошлое на современность, это стало вызывать протесты у цензуры, властей. Каждая моя пьеса о Ленине запрещалась цензурой и... прорывалась сквозь рогатки...
- Вы имели доступ к архивам, документам?
- Нет, меня и близко к ним не подпускали.
- Откуда же брали фактические данные для свох пьес?
- Ходил с диктофоном, записывал воспоминания людей, которые вернулись из лагерей... Прочитал всю литературу, имевшуюся в «Ленинке», в закрытых фондах. Огромное количество документов было опубликовано на Западе. Я много работал в Парижской библиотеке. Работал, но своеобразно, с архивом Института марксизма-ленинизма. У меня там были друзья, которые думали, как я. На время рабочего дня они брали нужные мне документы, а я садился рядом, за соседним столиком...
- Изменилось ли сейчас ваше отношение к фигуре Ленина, ведь появились новые документы?
- Так называемые новые документы - это абсолютная спекуляция. Для кого-то они только окрылись, для меня же они не являются новыми. Прочитайте пьесу «Большевики», которая была написана на тему насилия в революции. Все эти ленинские телеграммы о расстрелах, все были опубликованы. А то что не публиковалось, это варианты одной и той же телеграммы. Что бы ответить на вопрос о необходимости применения насилия, давайте вспомним, что легло Ленину на стол в тот день, какая информация, и попытаемся именно эту информацию, а не наше сегодняшнее состояние сопоставить с той телеграммой. Понимаете мою мысль?
Когда Ленин, большевики вводили красный террор, отвечая на белый террор, надо знать, что происходило в стране, на что отвечали. Конечно, ответ не всегда был адекватен. Подходить к этому вопросу с точки зрения сегодняшнего восприятия - значит никогда не подойти близко к истине. И тем не менее, насилие всегда, и наша история это лишний раз доказала, разрушает, но не созидает...
Я всегда писал трагическую личность...
- Вы сейчас что-нибудь пишете?
- Нет. Я ушел из литературы, из общественной жизни.
Переломом стал октябрь 93-го... Пережив драму слов, которую изрыгала объясняя, оправдывая, интеллигенция. Я разочаровался в словах... Мы все мечтали выплеснуть грязную воду, а выплеснули ребенка... Мне возвращаться в эту среду не хочется. Я сейчас вообще не пишу, не хочу. Последняя моя пьеса "Может быть" была написана в 1993 году в США для выдающейся английской актрисы Ванессы Редгрейв. Это история о временах маккартизма, о предательстве, о верности идеалам. Спектакль шел в Англии, в Манчестере, с большим успехом.
- Вы уезжали из страны?
- В Америке пробыл с марта 1992 по март 1994. Приехал на шесть месяцев по приглашению Гарвардского университета поработать в их русском архиве, внезапно прихватило сердце, потребовалась операция... Так и задержался на два года.
- Не было желания остаться?
- В Бостоне, где я жил, с русской диаспорой у меня не было точек соприкосновения. Развилка - отношение к Советской России, Октябрю. Многое ненавидел в нашей жизни, но ненавидел любя. Это примерно то же самое, когда смотришь на своего сына и видишь черты, которые ненавидишь, но ненавидишь, любя... Я очень люблю свою страну...
- Вы сейчас живете в Доме на набережной. Наверное существует какая-нибудь история, связанная с вашим пребыванием в этом известном месте?
- Когда-то здесь жил Алексей Иванович Рыков с семьей, мой дядя. Я у него часто бывал, хорошо очень помню... И когда Промыслов предложил мне квартиру в этом доме, я собрал всех своих оставшихся в живых родственников. Сестра, дочь Рыкова, сказала: "Ну что ж, мы ушли из этого дома, мы в него и вернемся. Может быть в этом что-то и есть... Соглашайся". Так я попал в этот дом. Это было 17 лет назад. Поэтому все легенды о доме я знаю только понаслышке...
- Вы чего-нибудь или кого-нибудь в этой жизни боитесь?
- Конечно боюсь. Глупости власти... Что сил не хватит завершить дело, которым сейчас занимаюсь...
- Что для вас значит этот проект?
- Это дело. Хорошее красивое дело, а не участие в бесконечной дискуссии с вечными для нашей страны вопросами: "Что делать?" и "Кто виноват?".
В жизни надо родить сына или дочь, написать книгу и построить дом.
Дочка у меня есть, книги я написал, теперь строю дом.
Беседовала Галина Бурьянова
Газета «Якиманка», № 6, июнь 1997 г.
М. Шатров является автором пьес "Синие кони на красной траве", "Диктатура совести", "Шестое июля", "Брестский мир", "Большевики", "Погода на завтра", "Глеб Космачев", "Дождь лил как из ведра", "Именем революции", написал сценарии к фильмам "Штрихи к портрету", "Доверие", "Моя любовь на третьем курсе", "Тегеран-43" и другим.
С середины 1990-х драматург являлся президентом и председателем совета директоров ЗАО «Москва — Красные холмы», которое управляет Российским культурно-деловым центром «Красные холмы», открытым в 2003 году.