В Израиле умер актер и режиссер Михаил Козаков, завещав похоронить себя в России. В драматической жизни артиста это – последняя перипетия…

Актер он был первоклассный, режиссер неровный, с одним шедевром и тремя интересными фильмами, чтец – на любителя, а литератор отменный – его автобиографические книги читаются не хуже авантюрных романов.

Но не так уж важно, где именно, в какой области сильнее выразился неповторимый «аромат личности». Козаков – это Козаков: запоминался с первого предъявления. (Неправдоподобный красавчик! Совсем и не надо мужчине быть таким – ей-богу, точно нарисованный!)

Как у лермонтовского Печорина, у него были никогда не улыбающиеся глаза. И удивительно красивый голос с чуть манерными «декадентскими» интонациями. (Что не помешало ему блистательно озвучить Слоненка в мультфильме «38 попугаев».)

В середине 70-х он вдруг разразился целым каскадом комедийных ролей, среди которых и «старый солдат, не знающий слов любви» из «Здравствуйте, я ваша тетя!». Элитарный актер, один из корифеев «Современника», сыгравший Дон-Жуана у Эфроса (пусть и во втором составе), – спокойно шагнул в массовую культуру. Которую, впрочем, не очень-то и покидал со времен «Человека-амфибии».

Это теперь актер может утром лабать сериал «Всегда любовь никогда», а вечером изображать Гамлета в театре. А в 70-х годах за такие штуки критики сжирали с потрохами. Но тут обошлось. (Любили его даже критики – ведь и среди них попадались дамы…)

Кроме того, время от времени Михаил Михайлович фигурировал в роли Дзержинского, и этот образ всякими инстанциями был вроде как за ним закреплен.

Интересный компот получается – но об этом сам Козаков написал в книге «Третий звонок». Еще всерьез и не болел, когда писал книгу, но с кокетством настоящего актера объяснял – в его жизни уже прозвенел третий звонок, надо готовиться, подводить итоги…

Однако судьба никуда не спешила. Дала режиссеру бессмертных «Покровских ворот» и книгу мемуаров выпустить не одним изданием, и справить 75-летний юбилей. (Может быть, судьба – тоже дама?)

Я как зритель приметила Козакова, когда вышел каким-то чудом снятый на «Беларусьфильме» в конце 60-х отличный мини-сериал «Вся королевская рать» по роману американца Р.П. Уоррена. Это было предсказание того, что в России случится гораздо позже и будет выглядеть куда карикатурнее. Это – про изнанку демократии, про всеобщую коррупцию, про судьбу сильного и злого человека, который решил оседлать жизнь. В этой картине вместе с великолепным Георгием Жженовым (он играл губернатора Старка) поразительно сыграл Михаил Козаков. Он изобразил молодого, образованного, способного журналиста, который пошел в команду Старка, надел маску закоренелого циника и погряз в политических интригах.

У него настороженные глаза, он усмехается как всезнайка и пытается «держать спину». Всезнайство и мнимый цинизм – прикрытие, уловка, защита. Джек Берден скрывает жизнь сердца, где живут обыкновенные чувства, но пропитанный иронией голос все-таки не раз дрогнет от боли, гнева, страха, растерянности, любви…

Михаил Козаков в жизни не то чтобы носил маску – но, конечно, тоже «работал под прикрытием», защищался. Эта его трубка, томный вид… Многие считали его надменным Актером Актеровичем. Но знаменитые саркастические интонации Козакова частенько скрывали «беду от нежного сердца». Ведь он, переигравший в молодости немало корыстолюбивых негодяев, был непрактичен до изумления. И временами до того простодушен, что даже странно.

Наверное, разные намешанные в Козакове крови не только не слились в согласии и примирении, но устраивали между собой форменные разборки. И вот из смышленого и практичного еврея Козаков превращался в мечтательного вольного грека, а затем в экстатического русского с его патологическим идеализмом. И поди угадай, кто сегодня «вылезет»!

Но всем козаковским ипостасям были присущи плодовитость и работоспособность – оставил он на этой земле немало. И детей, и фильмов, и верных зрителей...

Мы разговаривали с ним несколько раз об искусстве и жизни – кажется, с обоюдной пользой. Он мне был симпатичен не только как человек великой кино- и театральной эпохи. Чувствовалось, что Козаков личность хоть и сложная, но, по сути, чистая. Он безумно, безгранично, истинно любил искусство, всякое искусство: стихи, музыку, театр, кино, живопись. Никакого снобизма – это была его повседневная пища, еда ума, без которой невозможно было жить. Не зря же Козаков выучил наизусть сотни стихотворений – душа его жаждала поэзии, как жаждут люди воды в пустыне. Он не мог жить «просто так», не загораясь, вне творчества.

И при этом очень неспокойно было у него на душе. Мне даже казалось, иной раз он не справляется со своими страхами, живет в состоянии паники. Ведь его отъезд в Израиль 92 года – что, как не паника? Знавший вкус большого успеха, Козаков с болью видел, как меняется его публика, уезжает, умирает, перестает вообще куда-то ходить.

Некоторые ворчат – дескать, метался Козаков туда-сюда. Хорошо, «живите свою жизнь» умней Козакова. А он со своими безалаберностью, упрямством, безупречным артистизмом и рабской преданностью искусству заслуживает любви и сострадания.

Почему так хороши его картины – «Безымянная звезда», «Визит дамы», «Покровские ворота»? Потому что в них нет ни политической, ни эстетической конъюнктуры. А есть «сливки души» режиссера и горячая любовь к актерам (и к людям, добавим мы).

«Умолк вчера неповторимый голос» – как-то написал поэт.

Источник: Татьяна Москвина, Аргументы недели