8. Столица в осаде
Ощущение последней черты, решающего боя цементировало советские войска под Москвой. И оно возобладало над отчаянием и распадом. Пять дней штурмовали гитлеровцы Можайскую линию обороны. Ценой серьезных потерь им, наконец, удалось преодолеть ее главный рубеж почти повсеместно. 12 октября пала Калуга. 15-го был захвачен Боровск, 18-го — Можайск и Малоярославец. В столице, в соответствии с постановлением ГКО шла лихорадочная эвакуация правительственных учреждений, предприятий и организаций. Важнейшие объекты минировались. Начался стихийный уход населения на восток, кое-где вспыхнула паника, прокатилась волна грабежей. 19 октября на заседании ГКО в ответ на вопрос Сталина члены комитета постановили — столицу оборонять.
Несмотря на то, что Москва ожидала врага во всеоружии (таких сил и средств ПВО не имел ни один город воюющей Европы), уверенности в непроницаемости этого щита у руководства страны не было. Чтобы даже прорвавшиеся к городу самолеты не смогли поразить важные цели, Москву начали камуфлировать. К делу привлекли ведущих архитекторов Д. Чечулина, К. Алабяна, Н. Колли, И. Ловейко, М. Посохина. Надо было лишить летчиков Люфтваффе ориентации над городом, скрыть радиально- кольцевую планировку столицы, изменить очертания излучины Москвы-реки и вид сверху на наиболее важные и заметные сооруже­ния.
Для этого Садовое кольцо, например, «застроили», намалевав на асфальте крыши домов и кроны деревьев. Гладь Москвы-реки напротив Кремля и Водоотводного канала заполнили баржами и плотами с деревян­ными макетами строений. Трубы МОГЭСА укоротили, а само здание надстроили фа­нерным этажом. Повсюду в городе и окре­стностях были демонтированы башенные краны, снесли, увы, и несколько церковных колоколен.
Маскировку Кремля и центра столицы поручили зодчему Дома ЦИК-СНК и Дворца Советов Б. Иофану и художнику Большого театра Ф. Федоровскому. Кремлевские звезды и купола соборов были закрыты зелеными чехлами, стену декорирова­ли под аллею деревьев и фасады домов. Си­луэт Большого Кремлевского дворца изменили пристройками. Кремлевские соборы раскрасили зелеными и черными полосами и пятнами.
Посреди Красной площади, также расписанной по брусчатке деревьями и строениями, одиноко возвышался невзрач­ный домик с мезонином — опустевший Мав­золей (тело вождя еще в июле 1941 вывезли в Тюмень). Макет был сооружен из ткани, фане­ры и стальных труб. А Большой театр пря­тался за декорациями из оперы «Князь Игорь».
Вокруг Москвы и в самом городе было сооружено множество ложных целей: ма­кетов предприятий, мостов, аэродромов, лагерей укреплений. Например, авиазавод в Филях (ныне здесь НПО им. Хруничева) имел фанерного двойника в Татаровской пойме.
Во время ночных налетов специальная авиабригада Московской зоны ПВО начина­ла штурмовать ложные цели, наводя на них немецкий самолеты и отвлекая от целей на­стоящих. И, конечно же, в городе была предпринята строжайшая светомаскиров­ка.
Столица была превращена в настоящую крепость противовоздушной обороны задолго до 22 июня 1941 года. После роковой даты мощь ПВО усиливалась с каждым днем. Противника готовы были встретить 602 самолета, 1044 зенитных орудия, а также 618 прожекторов, 124 аэростата и даже такая новинка как радиолокационные станции.
Но боевая страда в московском небе на­чалась с конфуза. В ночь на 24 июня истош­но завыли сирены, возвещая о приближе­нии вражеских бомбардировщиков. Непрошенных гостей встретили из всех стволов. Но бомбежки не последовало. Оказалось, что за противника приняли свои самолеты, возвращавшиеся с задания и сбившиеся с курса. Наутро в сталинском кабинете состоялся «разбор полетов». Вопреки мрачным ожиданиям Сталин не сделал оргвыводов, отпустил грехи виновным, приказав считать инцидент «учебной тревогой». 
Еще почти месяц немецкие бомбовозы не появлялись над Москвой. Лишь высоко, вне зоны зенитного огня гудели одинокие разведчики, за которыми приходилось гоняться нашим «ястребкам». Но фронт приближался, и вскоре столица оказалась под непосредственной угрозой с воздуха.
В ночь на 22 июля произошел первый массированный налет на Москву. 250 «хейнкелей», «юнкерсов» и «дорнье» из 2-го воз­душного флота, стартовав с аэродромов Бреста, Барановичей, Бобруйска и Минска взяли курс на восток. Их пилотировали асы эскадры «Вевер», бомбившей Лондон, «Ле­гиона Кондор», испепелившего испанскую Гернику, и других элитных соединений Люфтваффе.
С тех пор воздушная тревога надолго стала неотъемлемой частью быта военной Москвы. Пик интенсивности авианалетов пришелся на начальные месяцы московской битвы октябрь и ноябрь 1941 года.
Самолеты противника атаковали днем и ночью, большими массами и по одиночке, с разных направле­ний. На дальних и ближних подступах, в «прожекторных полях» их перехватывали советские истребители. В 30-35 км от цент­ра столицы начиналась зона заградитель­ного огня зенитной артиллерии. Зенитки стояли и в городе. К примеру, батареи рас­полагались на Болотной площади, на Пуш­кинской набережной в ЦПКиО им. Горького. Крыша Дома ЦИК-СНК на Берсеневке ощетинилась счетверенны­ми «максимами». Центр города (пять-шесть километров во­круг Кремля), а также наиболее угрожаемые западные и юго-западные окраины прикры­вали аэростаты заграждения.
В московском небе порой разыгрыва­лись целые сражения. Одно из самых мас­штабных и ожесточенных произошло 14 но­ября над Строгино, Тушино, Митино и Кунцево. Противник потерял в нем 43 самолета. Хотя поначалу далеко не все «сталинские соколы» обладали боевым опытом и мас­терством, новая техника — истребители ЯК-1, МИГ-3, ЛАГГ-3 позволяла достойно встречать врага. Вскоре, впрочем, пришли и опыт, и мастерство. При отражении нале­тов на Москву отличились сотни и сотни летчиков. Среди них: Калабушкин, Галлай, Талалихин, Ковзан, Титенков, Катрич. Вы­полняя строгий приказ любой ценой не про­пустить врага к столице, приходилось идти на отчаянные меры. Под Москвой было со­вершено 25 воздушных таранов. Первым та­ранил немецкий самолет лейтенант С. Гошко 2 июля 1941 года.
По официальным данным за первое по­лугодие войны к городу прорвалось лишь три процента атаковавших самолетов. Сбито — 1300! Москву не постигла судьба Варшавы и Ста­линграда, Ковентри и Роттердама, Берлина и Дрездена, превращенных в руины бом­бардировками. Люфтваффе не удалось ни дезорганизовать управление страной и вооруженными силами, ни разрушить мощную оборонную промышленность столицы, ни сорвать военные перевозки и эвакуацию, ни даже предотвратить парад 7 ноября на Красной площади.
Конечно, оборона московского неба по­требовала привлечения колоссальных сил и средств, в то время как фронты и объекты в тылу часто нечем было прикрыть от свирепствовавшего в воздухе врага. Но Москва есть Москва, у нее особое значение. Да и зенитки, на подступах к столице использовались как противотанковые орудия, а авиация ПВО штурмовала немецкие позиции, колонны и аэродромы.
Однако кроме победной статистики есть и иная – горькая, трагическая. Те бомбардировщики, которым удалось все-таки пробиться к Москве, сбросили на нее 1600 больших фугасных бомб и более 100 тыс. «зажигалок». От них пострадало 7708 москвичей, погибло 2196. Жертвы и разрушения начались с первого налета. И.С. Есипова, жившая тогда на Б. Якиманке, вспоминает, как бомба поразила стоявшую рядом с ее домом школу (сейчас здесь «Президент-Отель»), в подвале которой размещалось убежище. Под развалинами и в огне погибло много людей, пострадали и пожарные-спасатели. Якиманку, Замоскворечье бом­били из-за двух электростанций, трех военных КБ, Штаба МВО, Дома Правительства, но, главное, из-за близости к Кремлю. (На сам Кремль в ходе авиа налетов упало 16 бомб и три сотни зажигалок). Две мощные фугаски разорвались у Каменного моста, рядом с 19 и 24 подъездами Дома на набе­режной, выбив множество окон и дверей. Список разрушений можно продолжить.
Вспоминает старожил Якиманки Е.А. Жирнова: «В 1942 году бомбардировки осла­бели, в Москве стало спокойнее, Однажды ночью в начале весны в нашей квартире вздрогнули стекла, мы ощутили глухой удар. Наутро в хлебной очереди только и разговоров было, что разбомбили дома на Коровьем валу. Меня, тогда девочку, попросили сбегать, посмотреть. На Коровьем валу, по которому тогда ходили трамваи, у Октябрьской площади стояла баррикада из мешков с песком. (Такие же перегоражива­ли многие другие улицы города). Дальше никого не пускали. Пропустили лишь трам­вай с открытой площадкой, чтобы вывезти раненых. На нее то я и взобралась. Доехали почти до Серпуховки, и здесь, напротив Уни­вермага, где сейчас транспортный тоннель, я увидела страшную картину. На месте трех больших домов дымилось месиво кирпича, деревянных балок и домашнего скарба. Угол одного здания уцелел, перекрытия ви­сели в воздухе. На четвертом этаже была видна детская кроватка. Пожарные, разби­равшие завалы, хотели добраться туда, по­смотреть, цел ли ребенок. В это время к трамваю начали подносить носилки. Из-под белых простыней торчали одеревенелые руки и ноги... Мне стало жутко. Когда, вер­нувшись, я рассказала об увиденном, все женщины заплакали, хотя в разбомбленных домах ни у кого не было ни родных, ни зна­комых...»
От бомбежек москвичи укрывались в убежищах и метро. Ближайшей к Якиманке действующей станцией тогда была «Библи­отека Ленина». Но людей принимала и недо­строенная «Новокузнецкая»: в туннеле стоя­ли двухъярусные деревянные нары. Впро­чем, привыкнув к налетам, многие москвичи предпочитали пережидать их дома: слиш­ком тягостной была атмосфера перепол­ненных людьми, тревогой и неизвестностью подземелий. Однако в пассивном фатализ­ме горожан упрекнуть нельзя. Дежурство на крышах и во дворах, борьба с «зажигалка­ми», с пожарами (всего возгораний было 45 тысяч!), участие в разборе развалин, помощь пострадавшим стали частью повседневнос­ти для сотен тысяч москвичей…
В Москве и прилегающих районах вводилось осадное положение. Оборона города на рубежах, «отстоящих на 100-200 километров западнее Москвы» поручалась Жукову. В тот же день Ставка утвердила представленный командующим Западным фронтом план отвода войск с Можайской линии на тыловой рубеж; Новозавидовский-Клин-Истра-Жаворонки-Красная Пахра-Серпухов-Алексин. Отступление должны были прикрывать авиация и сильные арьергарды, закрепившиеся на промежуточных позициях. У Жукова не было уверенности, что и на новом рубеже врага удастся остановить. План предусматривал возможность дальнейшего отхода на линию самой Москвы, севернее ее, и южнее. Штаб Западного фронта в этом случае предполагалось переместить из Перхушково далеко на восток в район Орехово-Зуево или Ликино-Дулево. Все это означало одно — в скором времени Москва может стать местом боя. В городе спешно сооружались баррикады, оборудовались огневые точки.
В те дни на строительстве оборонительных рубежей в числе тысяч москвичей можно было встретить и персонального пенсионера союзного значения Н.И. Подвойского. Партиец с 1901 года, воспетый Маяковским руководитель Октябрьского восстания в Петрограде, один из организаторов Красной Армии, больной человек, перенесший три инфаркта, казалось, давно заслужил покой. Однако в первые же дни войны Подвойский подал заявление на фронт. Ему было отказано по возрасту и здоровью. Тогда он сосредоточил силы на возрождении своего детища времен Гражданской войны — всевобуча (всеобщего военного обучения граждан без отрыва от произ­водства). Приближение врага заставило Николая Ильича встать в ряды строи­телей оборонительных рубежей. В своем же доме на улице Серафимовича 2 он возглавлял службу гражданской обороны. Правда, в октябре 41-го многие его соседи были расселены по другим адресам или эвакуированы. Мера оказалась своевременной. Две немецкие авиабомбы разорвались перед фасадом, серьезно повредив дом.
К счастью, войскам Западного фронта не пришлось отступать до Москвы. Про­тивник был остановлен на промежуточном рубеже. К исходу октября немцы, правда, смогли взять Волоколамск, Рузу, правобережную часть Наро-Фоминска. После упорней­ших боев бойцы 60-й дивизии оставили Тарусу. Но отошли всего на несколько километров, чтобы намертво встать на подступах к Серпухову. По соседству, в районе Стремилова, удерживала оборону 17-я стрелковая дивизия. В этих местах в 1812 году произошло победное для русской армии Тарутинское сражение. В ко­мандирские бинокли в туманном мареве за Нарой просматривалась высокая колонна, воздвигнутая в память славного события. Теперь там были немцы...
В конце октября враг потерпел неудачу и под Калинином, хотя Коневу не удалось выполнить приказ Ставки об освобождении города. Лишь на юге Гудериан не оставлял попытки взять Тулу. Но каждый раз терпел неудачу...
Октябрьское наступление гитлеровцев на Москву выдохлось. Теперь Жуков мог более уверенно смотреть в будущее. В письме А.А. Жданову 2 ноября он пишет: «К настоящему времени сколотил приличную организацию и в основном остановил наступление противника, а дальнейший мой метод тебе известен: буду истощать, а затем бить». В те же дни, отвечая на вопрос Сталина, позволяет ли обстановка провести традиционный парад 7 ноября Жуков дал утвердительный ответ. И парад состоялся, изумив весь мир.

9. Предел сжатия

В первой половине ноября под Москвой шли упорные бои местного значения. Обе стороны готовились к решающим событиям. В гитлеровском командовании уже не было прежнего оптимизма по поводу перспектив кампании. Таких потерь вер­махт прежде не знал. В группе армий «Центр» боевые возможности пехотных диви­зий расценивались лишь в 65 процентов, моторизованных — в 60 процентов, танковых, составлявших главную ударную силу, и вовсе в 38 процентов. Обострился кризис снабжения, надвигалась грозная русская зима, а сопротивление Красной Армии так и не было сломлено. Вновь вспыхнули споры: возобновлять ли наступление на московском направлении. Наконец, было все же решено еще до наступления морозов разбить советские войска на подступах к Москве и овладеть городом.
Немецкие соединения срочно пополнялись людьми и техникой, подвозились боеприпасы. Давно обещанный захват столи­цы СССР становился вопросом престижа для гитлеровской Германии. Да и рассто­яние до цели теперь измерялось одним броском танковых дивизий. Москва манила неудержимо. Перед новым наступлением фон Бок обратился к своим солдатам с высокопарным посланием: «Москва — это конец войны. Москва — это отдых. Вперед!»
Жуков воодушевлял боевых друзей, товарищей, братьев иными словами: «Земля и леса, где вы сейчас грудью защищаете нашу родную Москву, обагрены священной кровью наших предков, борьба которых вошла в историю разгрома наполеоновских полчищ. Наша святая обязанность не дать фашистским собакам топтать эту священную землю... Ни шагу назад — такой боевой приказ Родины нам, защитникам Москвы».
Советское командование не теряло времени даром. За две недели ноябрьской передышки оборонительные рубежи на подступах к Москве и в самой столице при­обрели еще большую мощь. На опасных направлениях создавались обширные зоны заграждений со сплошными минными полями, лесными засеками, огневыми валами и даже затопленными поймами рек. Было оборудовано несколько мощных противотан­ковых районов. Войска глубже зарывались в землю, готовили рубежи для контра­так. Позади пехоты танки ставились в засады. Спешно налаживалась система свя­зи. За эти дни Западный фронт получил пополнения около 100 тысяч солдат и командиров, 300 танков и две тысячи орудий.
Но основная сила копилась в глубоком тылу. На линии Вытегра-Рыбинск-Сталинград формировалось девять резервных армий. Людские ресурсы изыскивались повсюду. Так согласно постановлению ГКО и приказу наркома ВМФ Н.Г. Кузнецова создавалось 25 морских стрелковых бригад общей численностью порядка 50 тысяч краснофлотцев. В Москве был сформиро­ван Первый отдельный отряд моряков. Боевое знамя ему вручил сам нарком.
Даже в самые критические моменты резервы Ставки оставались неприкосновенны. Сталин зорко следил, чтобы они не растрачивались в частных операциях и бы­ли введены в действие только тогда, когда настанет час выложить на стол большой игры главные козыри. Но и оставаться пассивным наблюдателем приготовле­ний противника к наступлению Ставка не собиралась. Генштаб разработал план упреждающих ударов силами пехоты, конницы и танков по немецким группировкам под Волоколамском и Серпуховым.
Жуков пытался выступать против этого замысла. В преддверии главных событий он считал опасным расходовать накопленные с таким трудом ресурсы. Но Сталин не поддержал комфронта. В те дни в Ставке и Генштабе, пожалуй, впервые всерьез заговорили о будущем решительном контрна­ступлении под Москвой. Контрудары рассматривались как его генеральная репети­ция. И она состоялась. Под Волоколамском наступающие не добились ничего — обильно полили солдатской кровью свежий снег и заставили поля десятками под­битых танков. Иным оказался исход контрудара в лесах западнее Серпухова. Фронт немецкой 4-й армии был здесь потрясен до основания. Ее командование всерьез думало об отходе и, только подтянув силы с соседних участков, смогло после ожесточенных боев стабилизировать положение. Названия глухих местных дереву­шек — Малеево, Екатериновка, Воронцово, Сенятино, Буриново... — мелькали тогда в сводках самых высоких штабов вермахта. Немецкие войска под Серпуховым были настолько обескровлены, что так и не сумели впоследствии принять участие в общем наступлении на Москву. Это серьезно нарушило планы верховного командо­вания вермахта.
Жуков же и Ставка получили возможность перебрасывать освобо­дившиеся под Серпуховым силы на самые опасные направления. Одним из главных участников серпуховского контрудара была 60-я стрелковая дивизия. Ополченцы с Якиманки штурмовали деревни Екатериновка и Малеево, с боями продвигались сквозь дремучие, почти таежные леса к Протве. Малеевское поле стало для них полем Куликовом. Враг был здесь остановлен, отсюда в дальнейшем его погнали на запад.
Ноябрьские контрудары под Москвой энергично поддерживала советская авиация. Вновь отличилась 81-я дальнебомбардировочная дивизия А.Е. Голованова, атаковавшая аэродромы противника. Активность наших ВВС в те дни удивляла немец­кое командование. Фон Бок даже предположил, что в небе Подмосковья появились английские или американские асы. Но летчики были только советские, успевшие набраться боевого опыта. Успехи авиации объяснялись и ее новой организацией. Разрозненные части армейского и фронтового подчинения под Москвой были объ­единены под командованием главкома ВВС П.В.Жигарева.
В целом же попытка нашего командования в середине ноября перехватить ини­циативу не удалась. Немцы начали новое наступление на Москву. На скованной морозцем и припудренной снегом земле пополненные танковые соединения вермах­та вновь обрели подвижность и ударную мощь. Группа армий «Центр» по-прежнему превосходила наши войска под Москвой и в людях, и в танках, и в артиллерии. Фон Бок готовил защитникам столицы СССР новые «Канны».
Севернее Москвы смежные фланги Западного и Калининского фронтов пробивал могучий таран 3-й и 4-й танковых групп. Навстречу, с юга, наступали танки Гудериана, почти замкнувшего кольцо окружения вокруг Тулы. Усилился и натиск гитлеровцев в центре. То и дело немцам удавалось совершать прорывы, вклиниваться в глубину советской обороны, отрезать и уничтожать отдельные части. Но выхода на широкий оперативный простор не получалось.
Ни Жуков, ни Конев уже не теряли контроль над ситуа­цией. Пробитые врагом бреши тут же заполнялись войсками, переброшенными с других участков или из фронтовых резервов, на прорвавшегося противника с флан­гов обрушивался шквал контратак. Каждый метр отвоеванной подмосковной земли давался гитлеровцам кровью и неимоверными усилиями. Но все же они хотя и медленно, по пять-шесть километров в день, продвигались вперед. Были взяты Клин, Солнечногорск, Рогачево, Истра. На юге противник подходил к Кашире. Тула оказалась фак­тически в блокаде. С «большой землей» ее соединял лишь узенький извилистый ко­ридор.
Любой ценой, любыми средствами — так воевать защитникам столицы диктовала грозная военная реальность. Чего стоит, к примеру, параграф директивы Генштаба от 24 ноября об обороне населенных пунктов: «Создавать завалы путем разруше­ния зданий, выселяя из них население, а в случае срочности — не считаясь и с этим».
В один из тяжелых дней Жукову в Перхушково позвонил Сталин. Верховный просил «честно как коммунист» сказать: «Сможем ли удержать Москву». Ответ командующего фронтом был однозначен: «Москву, безусловно, удержим». При этом Жуков попросил выде­лить из стратегического резерва не менее двух армий и хотя бы двести танков.
В конце ноября контрударом конницы и танков, переброшенных из-под Серпухова, удалось отбросить Гудериана от Каширы. Южная «клешня» немецкого наступления зависла в воздухе. В боях здесь приняла участие и 173-я стрелковая дивизия, преемница 21-й дивизии народного ополчения. Хотя она была сформирована в Киевском районе столицы, в ее составе воевали и якиманцы, в том числе сотруд­ники академических институтов. Так, заместителем начальника политотдела дивизии был Д.Т. Шепилов, ученый-экономист, житель дома 13 по Б. Калужской (ныне Ленинский проспект), впоследствии видный партийно-государственный деятель СССР.
Наступая плотными группировками на Москву, противник далеко растянул фланги, делая их уязвимыми для контрударов. Советское командование не преминуло воспользоваться этим.
27 ноября Сталин по прямому проводу позвонил Коневу, войска которого занимали выгодную, нависающую над флангом гитлеровцев под Москвой позицию. «Вам дается возможность ударить по противнику, притянуть на себя силы, избежать обхода своего тыла и обеспечить положение Западного фронта, войска которого обливаются кровью» — говорил Верховный. Но предпринятые не­медленно атаки результатов не дали. Ставка считала, что Конев осторожничает, ограничив свою задачу борьбой за Калинин вместо того, чтобы, сосредоточив основные силы за счет второстепенных участков, повести наступление в глубокий тыл подмосковной группировки немцев.
У командующего Калининским фронтом были свои резоны. Наученный недавним горьким опытом, без танков, со слабой пехотой и артиллерией, он опасался ослаблять ради наступательной операции оборону на вверенных ему других ответственных направлениях. Ставка обещала подкрепить Конева. Атаки продолжались. Они пока не приводили к решительным результатам, но не давали гитлеровцам перебрасывать войска из-под Калинина к Москве.
Судьба столицы решалась тогда не только на подмосковных полях. В сотнях верст севернее, среди мерзлых болот под Тихвином наши войска отразили натиск противника и сами перешли в контрнаступление. 4-й отдельной армией здесь ко­мандовал К.А. Мерецков, Ленинградским фронтом — М.С. Хозин. Тихвинская операция, спасшая Ленинград от полного окружения, очень помогла и Москве. Гитлеровское командование так и не смогло осуществить план переброски войск отсюда на центральное направление.
Еще больший шок испытало руководство вермахта, когда советские войска перешли в наступление и на южном участке фронта, освободили Ростов. Речь уже не шла о пополнении группы армий «Центр» за счет группы «Юг». Одним из разработ­чиков Ростовской операции был генерал И.Х. Баграмян. Войну он начал в полковничьем чине на скромной, хотя и весьма ответственной должности начальника оперативного отдела штаба Юго-Западного фронта. В тяжелые месяцы отступления и неудач он проявил се­бя и как талантливый профессионал, и как мужественный воин. После Ростовской и нескольких последующих операций генерал-майор попал в поле зрения Сталина. Это влекло за собой стремительный служебный взлет. Вскоре последуют новые высокие назначения, имя Баграмяна станет широко известно.
События под Каширой, Тихвином и Ростовом свидетельствовали: боевые возмож­ности немецких соединений на исходе. Пехота была выбита наполовину. Резко со­кратилось количество танков. Да и те, что еще остались в строю, с огром­ным трудом заводились на морозе. Катастрофически не хватало горючего, автотранспорт практически встал. Растянутость коммуникаций и неповоротливость интен­дантских служб породили небывалый кризис снабжения. Немецкие солдаты отчаян­но мерзли в своих тощих шинелях и холодных, на железных подковах, сапогах. Заняв очередную деревню, они первым делом отбирали у населения скот, продукты, а, главное, теплые вещи. Не гнушались сдирать одежду с убитых и пленных красноармейцев. Вид «зимних фрицев» был далеко не парадным: надетые под стальные каски крестьянские ушанки и женские платки, напяленные на мундиры завшивленные фуфай­ки, кофты, телогрейки, русские шинели, на ногах «трофейные» валенки или огромные уродливые лапти. Надпись на пряжках солдатских ремней «С нами Бог» звучала теперь горькой иронией. В глазах покорителей мира все чаще мелькали страх, смертельная усталость, отчаянная тоска по далекому дому, родным. В иных просыпалась совесть, раскаяние, ненависть к преступной войне. Вермахт впервые так зримо столкнулся с необычным для себя явлением: традиционно стойкие и дисциплинированные солдаты стали все чаще поддаваться панике. Командова­ние же пребывало в тяжких раздумьях. Не раз возникали мысли об остановке на­ступления, о закреплении на зимних позициях. Но цель похода была слишком близка. Любое, пусть незначительное, продвижение к Москве вновь пробуждало надежды. Фон Бок считал, что русские истощены не меньше немцев и все решит бро­шенный в бой «последний батальон» и крепость воли. Гальдер записывал 2 декабря в своем дневнике: «Сопротивление противника достигло своей кульминационной точки. В его распоряжении нет больше никаких новых сил». Немецким ударным группировкам удалось последним усилием продвинуться еще на несколько километров, переправиться через канал им. Москвы у Яхромы, занять Белый Раст, Красную Поляну, Крюково, выйти на подступы к Дедовску и Павловской слободе. До сердца столицы оставалось 35-40 километров. Немецким командирам в окулярах цейсовских биноклей уже мерещились башни Кремля. Разведотряды вермахта пробирались на окраины Москвы. В центре Западного фронта противник прорвался под Наро-Фоминском. Передовые отряды были замечены вблизи штаба Жукова в Перхушково. Охране пришлось взяться за оружие. Домик, в котором жил командующий, не раз бомбила немецкая авиация, Жуков в те дни почти не спал, держался благодаря черному кофе и коротким пробежкам по морозу, иногда на лыжах. Он казался спокойным, хотя, по словам очевидца, бывал «порывист и непоседлив». Несмотря на всю сложность фронтовой об­становки, на командном пункте жизнь шла размеренно, без нервозности.
Близился час осуществления второй части жуковской формулы: «истощать, затем бить». Советское командование не хуже гитлеровского понимало: кризис сражения наступил. Оно готовилось выложить главный аргумент — стратегические резервы. С 25 ноября на подмосковных станциях началась выгрузка эшелонов трех ре­зервных армий — 1-й Ударной, 20-й и 10-й. Некоторым их соединениям пришлось прямо с колес вступать в бой. Стрелковые бригады 1-й Ударной сбросили против­ника с плацдарма на восточном берегу канала имени Москвы и повели яростные атаки на Яхрому. 20-я армия остановила немцев у Лобни и нацелилась на Красную Поляну и Белый Раст. В те же дни 33-я армия во взаимодействии с 5-й и 43-й полностью восстановила положение под Наро-Фоминском. Наступление гитлеровцев на Москву заглохло.
К 5 декабря их ударные группировки уже не в силах были про­двинуться ни на шаг, лишь с трудом сдерживали контратаки советских войск. Перед немецким командованием во весь рост встала грозная перспектива. Фронт группы «Центр», растянутый на сотни километров, оказавшийся под ударами русских без резервов на необорудованных позициях, обессиленный и замерзающий, напоми­нал оболочку гигантского мыльного пузыря готового лопнуть. В штабах заговорили о немедленном переходе к обороне и даже об отступлении. Но было уже позд­но.
Еще 29 ноября Жуков довел до Сталина свое мнение — настал момент отдать приказ о контрнаступлении. Тем же вечером он поручил задание разработать операцию. На следующий день Верховный главнокомандующий утвердил представленный штабом Западного фронта план-карту контрнаступления. Ближайшая задача для 30-й, 1-й Ударной, 20-й, 16-й и 10-й армий звучала так: «Ударом на Клин, Солнечногорск и в Истринском направлении разбить основную группировку противника на правом крыле и ударом на Узловую и Богородицк во фланг и тыл группе Гудериана раз­бить противника на левом крыле фронта армий Западного фронта». Остальные армии (5-я,ЗЗ-я,43-я,49-я и 50-я) должны были активными действиями сковать силы гитлеров­цев. Сроки начала наступления на разных направлениях устанавливались тоже разные — 3-6 декабря, по мере выгрузки и сосредоточения войск.
Согласившись с предложениями Жукова, Ставка в свою очередь решила нанести мощные удары и в полосах других фронтов — Калининского и Юго-Западного. Советская сторона гото­вилась взять инициативу в войне в свои руки, несмотря на то, что все еще не имела преимущества ни в живой силе, ни в технике. Наступление начиналось без оперативной паузы: противнику нельзя было дать возможность ни закрепиться на позициях, ни отойти...

Час мужества пробил

В те дни Москва была тиха, угрюма и безлюдна. На окраинах откуда-то издалека слышался ровный тяжелый гул. Он постепенно приближался и, словно отклика­ясь на него, в пригородных дворах неумолчно лаяли и выли собаки. Так продолжалось несколько суток. Потом зловещий гул стал слабеть, отдаляться и, наконец, затих. Успокоились и псы. Таким запомнилось начало декабря 1941-го москвичу, очевидцу событий. В столице по звукам канонады лучше, чем по сводкам Совинформбюро, догадывались о происходившем на фронте. Но лишь немногие осознавали тогда, что слышат звуки Истории, совершающей один из своих крутых поворотов...
Первыми 5 декабря в контрнаступление перешли 29-я и 31-я армии Калининского фронта. Войска переправились через замерзшую Волгу по обе стороны Калинина (Твери), чтобы, согласно плану Ставки, окружить и уничтожить противника в рай­оне города, а затем выйти в глубокий тыл немецкой группировки под Москвой.
Конев не слишком верил в успех столь масштабной операции. Он предлагал огра­ничиться действиями по разгрому немцев в Калинине и освобождению города. Но приказ есть приказ... Как и опасался командующий фронта, быстрый прорыв не удался. За два месяца оккупации гитлеровцы создали здесь крепкую оборону. Конев не имел в своем распоряжении свежих резервных частей. Мало было танков, артилле­рия насчитывала едва 50 процентов от штатной численности. Завязались затяжные крово­пролитные бои. 29-я армия И. Масленникова не раз пыталась закрепиться на волжских плацдармах, но немцы неизменно отбрасывали ее на другой берег. В те дни Сталин требовал от Конева «навалиться всеми силами на противника», заменить «крохоборскую тактику тактикой действительного наступления». Хорошо бы еще заменить посулы реальным подкреплением. Калинин был освобожден лишь 16 декабря.
К этому времени генерал Масленников получил другое назначение. На посту командующего, наконец, выдвинутой из резерва Ставки на Калининский фронт 39-й армии, он действовал куда успешнее. В конце декабря его войска, букваль­но разметав оборону немецкой 256-й пехотной дивизии, прорвались на подступы к Ржеву.
В целом же, в ходе Калининской наступательной операции армии Конева продвинулись на 60-120 километров, освободили сотни населенных пунктов, нанесли противнику серьезные потери.
Общее наступление на Западном фронте началось 6 декабря. В первые дни наибольшие успехи обозначились на правом и левом флангах, где 30-я армия совер­шила глубокий прорыв под Клином, а 10-я далеко отбросила войска Гудериана. На остальных участках шла жестокая борьба за каждый метр земли. Почти повсюду войска несли тяжелые потери. Но, в конце концов, упорство наступавших превоз­могло оборону. Наступил перелом. Под натиском наших армий немцы начали отво­дить ударные группировки от Москвы. А 8 декабря верховное командование вермахта вынуждено было отдать войскам директиву №39 о переходе к обороне на всем советско-германском фронте.
Гитлеровцы откатывались от столицы, сжигая деревни, бросая на дорогах технику и вооружение, из последних сил отбиваясь от наседавших войск Жукова. Были освобождены Яхрома и Красная Поляна, Истра и Сол­нечногорск. Немецкий гарнизон Клина оказался почти в окружении. Под Тулой Гудериан думал лишь о том, как вывести измотанные дивизии из-под угрозы уничтожения. План Жукова наступать не одной-двумя ударными группировками, а сразу несколькими, дробить противника на части, не давать ему концентрировать войска для отпора, все время держать в неведении относительно направлений ударов, оказался действенным. Залогом его осуществления стала внезапность, умение достигать ее всегда считалось признаком высокого полководческого искусства.
В советском командовании царил подъем, порой переходивший в «головокружение от успехов». Жуков после двухнедельных бессонных бдений впервые позволил себе отдых. Он проспал много часов. И даже Сталин не решился его будить. Передохнув, Жуков с новой энергией приступает к делу, отдает приказы один решительнее другого: «окончательно окружить и уничтожить все армии противника, противостоящие нашему Западному фронту», «гнать противника днем и ночью», создавать подвижные отряды преследования. 3а несколько дней войска должны были выйти на рубежи, отстоящие от Москвы на 120-200 километров. Предусматривалось увеличить темпы наступления до 20-25 километров в сутки!
Но на дворе была суровая снежная зима, сковывавшая маневр войск, затруднявшая их снабжение. Противник же не собирался покорно играть отведенную ему роль загнанной жертвы. При отходе немцы цеплялись за каждый удобный для обороны рубеж. Гитлер отдал строжайший приказ «держаться до последнего солдата» и отступать лишь на оборудованные и занятые резервами позиции. Новый командующий группы «Центр», заменивший снятого за неудачи фон Бока, фельдмаршал Клюге ревностно исполнял волю фюрера.
Не в полной мере учитывал Жуков и состояние собственных войск. Даже свежие, только из резерва части испытывали недостаток буквально во всем. Почти везде был некомплект обычного стрелкового вооружения. Винтовки, автоматы, пулеметы часто оказывались неисправны. Документы тех дней свидетельствуют: порой не хватало даже штыков, и в рукопашной красноармейцы били немцев прикла­дами и кулаками. Пехоте трудно было надеяться на артиллерийскую поддержку. Особенно недоставало гаубиц и противотанковых орудий. Танки распределялись войскам чуть ли не поштучно лично Верховным Главнокомандующим. 10-я армия, наступавшая против танковых дивизий Гудериана, не имела ни одного танка! Еще сложнее было положение с автотранспортом. Так 1-я Ударная армия получила всего половину положенных по штату машин, да и то в большинстве своем изношенных. От­сюда затруднения с подвозом боеприпасов и продовольствия, эвакуацией раненных и обмороженных. На передовой бойцы иногда по несколько дней не имели го­рячей пищи и даже хлеба. Далеко не все вовремя получили вместо шинелей и са­пог теплые ватники и валенки. Счет обмороженным шел на тысячи. Ахиллесовой пятой Красной Армии продолжала оставаться ненадежная связь. Сытые, тепло обмундированные и прекрасно вооруженные «сибирские дивизии» под Москвой — это скорее идеализированный образ народного сознания, подхваченный советской пропагандой для поднятия боевого духа и использованный гитлеровцами для оправ­дания неудач. В декабре 1941-го страна, промышленность которой была либо уничтожена, либо катила в эвакуационных эшелонах на восток, либо только разворачи­валась на новом месте, и еще не могла