5. В ожидании войны

...Но пока война только подкрадывалась к границам. Ее шаг улавливали и в Кремле, и в Генштабе. Там не слишком обольщались насчет прочности советско-германского пакта о ненападении. Политическому и военному руководству СССР было понятно, что рано или поздно придется принять участие во Второй Мировой... Ясен был и «вероятный противник» — фашистская Германия, подмявшая под себя почти всю Европу, давно декларировавшая идеологическую враждебность советскому строю и намерение расширить «жизненное пространство» за счет территорий на востоке.

Но когда и как начнется война? В раздумьях над этими вопросами Сталин проводил ночи и дни в Кремле и на «ближней» кунцевской даче. Неясные и проти­воречивые данные разведки, в которых драгоценная правда мешалась со слухами и прямой дезинформацией, не давали однозначных ответов. Анализ ситуации под­талкивал Сталина к логическому выводу: наученная кошмарным опытом Первой мировой, Германия боится войны на два фронта, а потому Гитлер не решится напасть на Россию, не покончив сначала с Англией или не заключив с Лондоном выгодный мир. Значит, необходимо избегать любых действий по широ­кой мобилизации и развертыванию советских войск, которые немцы могли бы рас­ценить как угрозу агрессии со стороны СССР. Вождь еще надеялся выиграть вре­мя для завершения коренной реорганизации армии, по существу, создания новых, самых мощных в истории человечества вооруженных сил. Обороне была подчинена буквально вся жизнь страны. Военная промышленность развивалась невиданными темпами — по 40 процентов в год. Армия стремительно росла численно, достигнув пяти миллионов человек, насыщалась техникой, в том числе передовых образцов. Вдоль границ строились мощные укрепленные районы.

Красная Армия не собиралась, однако, в случае войны долго отсиживаться за оборонительными рубежами. По планам Ген­штаба начало войны виделось примерно следующим образом. Сначала возникнет напряженность между СССР и Германией. Когда политический конфликт достигнет пика, будет объявлена всеобщая мобилизация и начнется развертывание войск. Они пройдут под прикрытием сильной пограничной армии, опирающейся на укрепленные районы и не позволяющей противнику сорвать сосредоточение главных сил. А через полторы-две недели, развернувшись, Крас­ная Армия перейдет в решительное наступление, нанесет главный удар Юго-Западным фронтом и вспомогательный — Западным по Люблин-радомской группировке немцев. Войскам Северо-Западного и Южного направлений предписывалось ско­вать противника активными действиями...

Советское военное и политическое ру­ководство все еще мыслило категориями Первой мировой войны. Предупреждения Триандафиллова и Иссерсона о том, что не будет никакого «угрожаемого периода» и времени для раскачки, что враг навалится сразу всеми заранее мобилизованными и развернутыми силами, всерьез учтены так и не были.

Тем не менее, концентрация немецких войск у советской границы, их необыч­ная активность вызывали тревогу и у Сталина, и в военном ведомстве. До поры до времени это объясняли попытками немцев увести свои дивизии из-под ударов английской авиации или подготовкой наступления на британские ближневосточные владения. Но когда приготовления гитлеровцев стали очевидными, нарком обо­роны Тимошенко, начальник Генштаба Жуков и комбриг Василевский выступили с предложением упреждающего удара по готовящимся к нападению группировкам вермахта. Сталин категорически отверг этот план. Он по-прежнему не мог до конца поверить, что Гитлер способен на такой безумный шаг.

Советский лидер знал и другое. Красная Армия, столь грозная в цифрах, на деле пока лишь ог­раничено боеспособна. Она находится в сложной стадии глубокой реорганизации, новое вооружение еще не освоено, а старое выходит из строя, свеже сформированные дивизии не сколочены, молодые командиры не обучены, укрепленные районы не достроены, не проложены надежные линии связи, даже железные доро­ги в западных районах не перешли на общесоюзную широкую колею.

Начинать войну в таких условиях — чистейшая авантюра. Кроме того, опыт недавних конфликтов говорил: прежде чем напасть, Гитлер предъявляет ультимативные требования. Фюрер же молчал и, казалось, играл роль доброго соседа. Потому Сталин раз за разом отвергал предложения своих военных о немедленном приведении всех пограничных округов в полную боевую готовность, считая, что сделать это еще успеется. Но санкцию на значительное увеличение армии прикрытия все же дал. Как и на скрытую мобилизацию свыше 800 тысяч резервис­тов под предлогом больших учебных сборов. Началось и выдвижение из глубины страны в западные районы десятков дивизий.

Но развернуть всю эту мощь на границе времени уже не было. Не успели также привести войска приграничных окру­гов в боевую готовность: сомнения продолжали сковывать дей­ствия советского руководства. Гитлер же решился на безумный шаг бесповоротно. Для него Россия была «колоссом на глиняных ногах», который не трудно будет сокрушить, лишив Англию возможного союзника, завладев новыми ресурсами и вожделенным «жизненным пространством».

6. Стальные гусеницы войны

...Война, которую в Советском Союзе ожидали много лет, к которой готови­лись, не покладая рук, обрушилась как снег на голову. Началась она с поражений. Сметенные артиллерийским огнем погранзаставы и военные городки, разбомбленные на марше танковые колонны, эскадрильи, не успевшие даже взлететь, сотни тысяч убитых, раненых, попавших в плен...

Первые дни войны обер­нулись профессиональной и личной катастрофой для командующего Западным фро­нтом генерала армии Д. Павлова. Его войска приняли на себя главный удар врага и потерпели жестокое поражение. Уже 28 июня немцы были в Минске. Храбрый солдат, заслуженный генерал, Павлов не обладал крупным полководческим талантом и по воле Сталина явно оказался не на своем месте. Накануне войны он не раз предупреждал Москву о военных приготовлениях гитлеровцев, просил раз­решения привести войска в боевую готовность. Неизменно получая отказы, да еще с внушениями «не паниковать» и «не провоцировать немцев», командующий не предпринял почти ничего на случай внезапного нападения. Несколько серьезных просчетов совершил он и в ходе начавшихся военных действий: не разгадал вовремя направления и силу ударов противника, ошибся с контрмера­ми, наконец, не сумел наладить четкое управление войсками. Но такое происходило тогда повсеместно.

Горькая истина состояла в том, что именно против Западного фронта германское командование нацелило самые мощные ударные группировки. Даже если бы Павлов все делал правильно, поражения едва ли можно было избежать. Ведь оперативная плотность в полосе Западного фронта составляла всего 35 км. на дивизию и не позволяла эффективно воевать. Да и сами эти дивизии не были доведены до штатов военного времени. Рассредоточенные на большом пространстве, не успевшие занять позиции, они попадали под мощные удары войск вермахта и сравнительно быстро уничтожались.

Страшное начало вскрыло командную несостоятельность на всех уровнях, в том числе и самом высоком. Отвечать же за всех пришлось Павлову и его ближайшим подчиненным. По приговору трибунала они были расстреляны 22 июля 1941 году, ровно через месяц после начала войны.

Как бы не был безысходен кошмар того лета, его уже озаряли проблески будущей Победы. За первый, трагический для армии, день войны советский флот не потерял ни одного корабля. Врага он встретил во всеоружии. Сработала эф­фективная система приведения ВМФ в боеготовность, внедренная наркомом Н. Кузнецовым.

Летчики А. Голованова и М. Водопьянова почти с самого начала войны наносили бомбовые удары по «логову врага» — Берлину и Кенигсбергу.

С первых же дней забуксовал гитлеровский «блицкриг» на Украине, где контрудары советских механизированных корпусов координировал Жуков, а начальником опе­ративного отдела штаба Юго-Западного фронта был тогда еще мало кому извест­ный полковник Баграмян. Достойно сражался в Молдавии 48-й стрелковый корпус под командованием Малиновского...

Война потребовала от высшего командного состава РККА не только нечеловеческого напряжения сил, но и самопожертвования.

Комкор Леонид Григорье­вич Петровский был одним из тех, о которых говорили — на них держится Крас­ная Армия. Сын старого большевика «всеукраинского старосты» Г.И. Петровского, он сам имел дореволюционный партийный стаж. Участвовал в штурме Зимнего дворца, прошел всю Гражданскую, закончил две академии, возглавлял крупные военные структуры. В 1938 году Петровский попал под очередную чистку и был смещен со всех должностей, уволен из армии с явной перспективой ареста. К счастью, Леониду Григорьевичу посчастливилось не разделить участь многих своих това­рищей. В конце 1940-го его восстановили в РККА. Но события первых дней Ве­ликой Отечественной, казалось, воскресили угрозу. На Петровского была возложена часть вины за оставление нашими войсками важного пункта — города Жлобина. Очень скоро, однако, о военачальнике заговорили совсем по-другому — с уважением и надеждой.

Его 63-й стрелковый корпус нанес мощный контрудар по флангу немецкой группы «Центр», наступавшей на Москву. Уже 13 июля 1941 г. были освобождены города Жлобин и Рогачев. В пору неудач на всех фронтах это воспринималось как большое событие. Корпус Петровского продолжал атаки, сковывая значительные силы противника, не давая ему перебрасывать войска на острие наступления на столицу.

Во взаимодействии с 63-м стрелковым сражалась конная группа О.И. Городовикова. Оку Ивановича называли легендой Красной Армии. Калмык, прирожденный кавалерист, он участвовал в Первой Мировой войне, а на Гражданской прославился, стал известен повсеместно. В 41-м ему бы­ло уже за шестьдесят, и он занимал высокий пост генерал-инспектора кавале­рии РККА. Имя Городовикова осталось и в истории Якиманки как жителя знамени­того дома на Серафимовича, 2.

Фланговые удары советских войск на юге Белоруссии заставили немецкое командование серьезно обеспокоиться насчет перспектив наступления на Москву. «Русские начинают наглеть на южном крыле 2-й армии», раздраженно записал в те дни в своем дневнике командующий группой «Центр» фельдмаршал фон Бок. А вскоре вынужден был отметить: «нельзя отрицать, что наш основательно потрепанный оппонент добился впечатляющих успехов!»

Пять­десят дней корпус Петровского не выходил из боя. Гитлеровцы бросили против него существенно превосходящие силы. Им, в конце концов, удалось окружить со­ветские войска. Ставка приняла решение об отводе 63-го корпуса за Днепр. Действия Петровского расценивались в Москве весьма высоко. Ему присвоили зва­ние генерал-лейтенанта, а вскоре предложили должность командующего 21-й армией. За Леонидом Григорьевичем в «котел» был послан самолет. Но лететь на «большую землю» Петровский отказался, считая, что «оставление в такой тяжелой об­становке войск корпуса равносильно бегству». Он усадил в самолет раненного бойца и повел окруженных на прорыв. Истерзанные остатки корпуса вышли из кольца. Л. Петровский погиб в этом бою, по существу защищая Москву на самых дальних подступах. Ему было всего 39 лет и в столице, на Якиманке, у него остались жена и дочь.

Не дожил до Победы и другой высокопоставленный житель дома на улице Сера­фимовича, 2 генерал армии Иосиф Родионович Апанасенко. Это был старый рубака-кавалерист, один из ближайших соратников Буденного по 1-й Конной. Возможно, именно эта близость и прежние заслуги спасли его, когда он в 37-ом едва не попал в пекло репрессий. Начало Великой Отечественной Апанасенко встретил далеко от театра военных действий. Он командовал Дальневосточным фронтом, развернутым для сдерживания японцев. Поскольку те враждебности не проявляли, войска с Дальнего Востока массово перебрасывались на самые опасные участки советско-германского противостояния, в том числе и под Москву. Туда, на запад, на «настоящую» войну рвался и командующий. Лишь летом 43-го его просьбы возымели результат. Ставка направила Апанасенко стажироваться в целях «приобретения боевого опыта» на должности заместите­ля командующего Воронежским фронтом. Повоевать на Великой Отечественной гене­ралу довелось только два месяца. Но каких! Воронежский фронт оказался в цент­ре событий битвы на Курской дуге. Здесь не было безопасных мест даже для ге­нералов. Апанасенко таких мест и не искал. Часто его посылали туда, где си­туация выходила из-под контроля. Человек богатырского телосложения Иосиф Ро­дионович был не чужд конармейской бравады и порой смотрелся неким реликтом Гражданской войны. Впоследствии Хрущев вспоминал об одной из встреч с Апана­сенко под Прохоровкой: «...Я застал картину, которая произвела на меня впе­чатление театрального представления. Около хаты стоял столик, покрытый кумачем. На столе — телефон. Апанасенко сидел за столиком в бурке, наброшенной на плечи. И все это — около самого переднего края. Вражеские снаряды и болванки летели через дома деревни, визжали и завывали». Но погиб Иосиф Родионович не на передовой. Его сразил шальной осколок разорвавшейся поодаль авиабомбы. Случилось это под Белгородом. Апанасенко скончался 5 августа 1943 г., став одним из самых высокопоставленных военных, по­гибших в Великую Отечественную.

Заплатить за Победу собственной кровью и здоровьем пришлось и многим его сослуживцам. Адмирал И.С. Исаков, дореволюционный гарде­марин, виднейший советский теоретик и практик флота, первую контузию получил еще в начале Великой Отечественной, координируя действия морских и сухопут­ных сил на ленинградском направлении. В октябре 42-го во время битвы за Кавказ его автомобиль близ Туапсе попал под бомбежку немецких самолетов. Осколок раздробил адмиралу ногу. Ее пришлось ампутировать. Но и после этого жизнь Исакова держалась на волоске. Из Москвы в сочинский госпиталь в те дни полетела телеграмма за подписями Сталина и наркома ВМФ Кузнецова: «Не теряй­те мужества, крепитесь. По мнению врачей, Вы можете выздороветь. Ваша жена вылетела к Вам. В случае трагического исхода лучший эсминец, Черноморского флота будет назван «Адмирал Исаков». Желаем здоровья». Имя флотоводца дей­ствительно присвоили боевому кораблю. Но много лет спустя. К счастью, адми­рал тогда выжил и продолжил долгую службу отечеству.

Даже члену Ставки, заместителю Верховного Главнокомандующего Жуко­ву приходилось не раз рисковать жизнью. Однажды, в 43-м на Брянском фронте его контузило, на время он почти оглох... Не кланялись пулям и другие воена­чальники. Мерецков, и Баграмян, и Конев, случалось, в критические минуты ходили с бойцами в атаку. А уж под бомбежками и артобстрелами побывали все...

...Молодой морской летчик, орденоносец еще Финской кампании, Иван Борзов в первые дни Великой Отечественной вместе с товарищами бомбил немецкие танко­вые колонны, нацеленные на Ленинград. Дважды был сбит. Чудом добравшись до своих, обгоревший, смертельно уставший, Борзов первым делом спросил: «Маме сообщили о моей гибели? Не успели, слава Богу, хоть тут повезло!» Удача, однако, не оставила летчика и впоследствии. Он храбро и результативно вое­вал, стал Героем Советского Союза, в блокадном Ленинграде встретил свою бу­дущую супругу. После войны И. И. Борзов достиг звания маршала авиации, коман­довал воздушными силами Советского флота. Последние годы он жил на Якиманке в Доме на набережной.

...Война прошлась стальными гусеницами по городам и весям страны, по судьбам людей. В 1941-м едва ли кто мог сказать, когда остановится это смер­тоносное движение, где будет поставлен предел крупнейшему в мировой истории вторжению.

7. У бездны на краю…

Оглядываясь на склоне лет на пройденный путь, Георгий Константинович Жу­ков писал: «Когда меня спрашивают, что больше всего запомнилось из минувшей войны, я всегда отвечаю: битва за Москву». Под этими словами могли бы подписаться многие воины Великой Отечественной. «Высшая точка моей военной судьбы — это Москва, Московское сражение, когда терпели поражения от немцев, потом погнали их от Москвы» — говорил Конев. А ведь на той войне Иван Степанович командо­вал победоносными фронтами под Белгородом и Харьковым, при форсировании Дне­пра и Вислы, штурме Берлина и освобождении Праги... Но, видно, ни с чем не сравним тот единственный миг преображения, когда среди бессилия и отчаяния, восстав из праха и победив себя, побеждаешь врага. Это сродни второму рождению. Такой миг пережила тогда страна и ее полководцы. В исторической битве, изменившей ход Второй мировой, Жукову и Коневу выпало командовать фронтами, от дейст­вий которых зависела судьба столицы, отечества, всего мира...

...В ночь с 5 на 6 сентября 1941 году в штабе сухопутных сил вермахта собра­лись лучшие оперативные умы Германии — генералы Гальдер и Паулюс, полковник Хойзингер. Наутро Гитлер утвердил результат их бдений — Директиву № 35 о решительном наступлении против советских войск, прикрывавших Москву. Этот документ после тщательней проработки в штабах лег в основу плана операции «Тайфун». Согласно ему, оборона советской столицы должна была быть сокрушена еще до наступления зимы, к середине ноября. Операции такого размаха вермахт дотоле не знал. К ней привлекалось без малого два миллиона солдат, около двух ты­сяч танков и почти полторы тысячи самолетов! Прорывами моторизованных соединений предполагалось рассечь, зажать в «котлы» и, в конечном счете, уничтожить оборо­нявшуюся на московском направлении «группу армий Тимошенко».

Немецкое военное руководство еще не знало, что маршал Тимошенко перемещен на другую высокую должность.

Впрочем, имя его преемника в командовании Запад­ным фронтом тогда мало что могло сказать противнику.43-летний генерал-пол­ковник И.С. Конев не успел стяжать громкой славы и международной известности. Вятский крестьянин, артиллерист-фейерверкер Первой мировой, он сразу и беспо­воротно принял революцию. Вступил в партию большевиков и всю жизнь оставал­ся ей верен. В Гражданскую был комиссаром, участвовал в подавлении мятежа ле­вых эсеров в Москве и восстания матросов в Кронштадте, сражался на колчаковском фронте. Но строевик-профессионал все же победил в Коневе по­литработника. «Если настанет час испытаний, с чем будем воевать — с винтов­кой или марксизмом?» — эту смелую фразу он произнес на одном из совещаний в 1937-м!

Иван Степанович впоследствии говаривал: «Я человек поля. Я если на что и способен, то на поле боя принимать решения и учить войска... Я люблю это страстно». Свое отношение к ратному делу он выражал такими словами: «Руководство боевыми действиями — это, прежде всего, вдохновение». Согласитесь, фраза необычная в устах солдата.

В 20-30 годах Конев закончил Академию Фрунзе, прошел все ступени команд­ной лестницы — полк, бригаду, дивизию, корпус, армию, наконец, военный округ. Службу знал досконально, до мелочей. Однако в его послужном списке не было ни Испании, ни озера Хасан, ни Халхин-Гола, ни Финской кампании. На довоенном полко­водческом счету Конева числилась, пожалуй, лишь одна крупная операция — ввод советских войск в Монголию, которой угрожало японское вторжение.

Великую Отечественную Иван Степанович встретил в должности командующего 19-й армией. Боевое крещение она приняла под Витебском. Участвовала в тяжелейшем Смоленском сражении, на два месяца приостановившем марш гитлеровцев на Москву. Коневу пришлось увидеть и паническое бегство своих войск и их герои­ческую стойкость, выводить армию из окружения и наносить мощные контрудары по врагу. Действия командарма в сложнейших ситуациях были высоко оценены Ставкой. 12 сентября Коневу доверили командование Западным фронтом. Можно лишь представить, какой груз ответственности лег на плечи военачальника. Ведь позади, всего в трех сотнях верст, Москва, а противник уже начал подготовку к наступлению. Войска, действовавшие на московском направлении Западного, Резервного и Брянского фронтов, готовились к упорной обороне: закапывались в землю, накапливали резервы для контратак, вели разведку, пытаясь разгадать замыслы противника. Но соотношение сил складывалось не в их пользу. Враг имел превосход­ство в людях в 1,4 раза, в танках, артиллерии и самолетах — в два. Еще существен­нее было качественное преимущество. Командиры и солдаты вермахта обладали всем арсеналом ведения современной войны. На их стороне был кураж победителей. В руках германского командования имелось такое испытанное средство проведения глубоких операций, как мощные высокомобилные танковые корпуса. Это позволяло быстро и скрытно создавать ударные группировки, неожиданно рвать обо­рону в самых слабых местах и стремительно развивать наступление на сотни километров в глубину.

В условиях, когда противник полностью владел инициативой, советскому коман­дованию оставалось ломать голову, когда и где враг нанесет удары. Прикрыть все опасные направления не хватало сил. Приходилось выбирать опаснейшие. В полосе Западного фронта Конев и Ставка главную угрозу видели в возможном про­рыве немцев вдоль магистрали Москва-Минск. Здесь и была сосредоточена основ­ная масса войск — 16-я и 19-я армии. Но чтобы создать плотную оборону, Конев растянул в нитку другие соединения фронта. Вдобавок командующий не имел в распоряжении крупных резервов для парирования вражеских прорывов. Ставка забирала у него дивизию за дивизией для переброски на другие, еще бо­лее опасные участки трещавшего по швам советского фронта.

Катастрофа назревала. И она разразилась. 12 октября немцы ударили. И не вдоль магистрали, а гораздо севернее, по слабой и растянутой 30-й армии и ее стыку с 19-й. Здесь четыре наших стрелковых дивизии не в силах были отразить на­тиск 12 полнокровных немецких, в том числе трех танковых и одной моторизованной, поддержанных сильной авиацией. Примерно то же происходило на Резервном и Брянском фронтах. Командующий немецкой группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок в тот день записал в своем дневнике: «Наступление проходит с такой легкостью, что невольно задаешься вопросом: уж не сбежал ли противник». Гитлеровский военачальник был полон надежд. «За эту операцию я боролся и дрался. Я привязался к ней, как к ребенку, за которого немало пострадал,— гово­рил фон Бок. — Дело не в самой Москве, я не придаю большого значения крупным городам. Зато важно ядро вражеских сил, стоящее между нами и Москвой. Оно должно быть разгромлено... Эта операция должна сломать противнику хребет».

Немецкая авиация разбомбила командный пункт Конева в Касне. Управление войсками и связь со Ставкой временно нарушились. Но вскоре потрясенная советская оборона начала оживать. Конев организовал контрудар фронтовыми резерва­ми по прорывавшейся на Холм-Жирковский 3-й танковой группе немцев. Завязались жестокие бои. А с юга уже подступала новая опасность. Противник танковым та­раном пробился в полосе соседнего Резервного фронта и устремился к Вязьме. Конев попытался сколотить группировку для прикрытия этого направления. Он уже видел угрозу окружения и просил Ставку разрешить общий отход. Москва медли­ла с ответом, размышляла. Лишь вечером 6 октября она разрешила отступление. Но было слишком поздно. На следующий день немецкие танковые клещи сомкнулись у Вязьмы. В окружение попали больше тридцати дивизий Западного и Резервного фронтов. Остальные войска отступали, где с тяжелыми боями, где в полном беспорядке. В те же дни потерпел поражение Брянский фронт.

Через неделю после начала сражения Конев уже потерял большую часть своих войск. Его штаб фактически остается не у дел. Нити управления сосредотачива­ются в Ставке. Сталин требует как можно быстрее вывести войска из котлов. Он радирует отрезаным под Вязьмой: «Из-за неприхода окруженных войск к Москве Москву защищать некем и нечем. Повторяю, некем и нечем». Ставка бросает навстречу гитлеровцам срочно поднятые по тревоге военные училища, разрозненные за­пасные и специальные части, чтобы под их зыбкой завесой хотя бы на несколько дней задержать противника, выиграть время для подтягивания резервов.

7 октября по вызову Сталина в Москву из Ленинграда прибывает генерал армии Г.К. Жуков. Не заезжая домой на Серафимовича 2, он сра­зу отправляется в Кремль.

Начало войны, казалось, пошатнуло доверие вождя к военачальнику. Жуков был тогда снят с должности начальника Генерального шта­ба. Но дальнейшие события подтвердили его полководческую репутацию. Жукову удалось нанести немцам первое серьезное поражение под Ельней, отразить беше­ный натиск гитлеровцев на Ленинград. Теперь Ставка поручила ему разобраться в неясной и тревожной обстановке на западных подступах к Москве. Два дня ге­нерал колесил по военным дорогам Подмосковья. Под Можайском, в Красновидово, в полутемной, освещенной лишь свечами комнате он встретился со смертельно ус­тавшим, осунувшимся от пережитого Коневым. Затем поехал на Резервный фронт. Проезжал родные места. Здесь на реке Протве в деревне Стрелковке еще остава­лась его мать и сестра с четырьмя детьми...

Где-то под Калугой Жукова нагнал приказ о назначение его командующим Резервным фронтом. А в штаб Конева тем временем нагрянула комиссия Государственного комитета обороны — Молотов, Во­рошилов и Василевский. Командующему пришлось отвечать на неприятные вопросы, выслушивать резкие упреки. Но все собравшиеся в Красновидове единодушно рекомендовали Ставке объединить войска Резервного и Западного фронтов под ру­ководством Жукова. Вскоре в штаб прибыл и сам Георгий Константинович. В Красновидово ему позвонил Сталин и сообщил о назначении командующим Западным фронтом. Во время разговора Верховный неожиданно задал вопрос: «А что будем делать с Коневым?»

Сталин не скрывал намерения отдать смещенно­го комфронта под трибунал, подобно тому, как в начале войны был судим и рас­стрелян генерал Павлов. Жуков также критически расценивал действия своего предшественника, считая, что тот «проспал все свои вооруженные силы», однако намечавшейся расправе воспротивился. Он просил оставить Конева своим замес­тителем и вверить ему руководство войскам на отдаленном калининском направ­лении, где вырисовывалась новая угроза. «Почему защищаете Конева? Что он, ваш дружок?» — раздраженно бросил Сталин. «Мы никогда не были друзьями. Знаю его только как сослуживца по Белорусскому округу» — такой ответ, казалось, ус­покоил Верховного. Но напоследок он все же сказал: «Головой отвечаете с Коневым, если сдадите Москву!»

Итак, Жуков вступил в командование фактически не существующим Западным фронтом. Большая часть войск осталась в вяземском котле. Реальной возможности вызволить их из окружения не было. Тем не менее, они все еще сражались, на не­делю сковав больше 20 немецких дивизий. Наступление гитлеровских авангардов на Москву едва сдерживали выдвинутые на самые опасные направления танковые бригады, мальчишки-курсанты военных училищ, десантники, отдельные артиллерий­ские части, подразделения НКВД.

Особенно активно в те дни действовала советская авиация. Ее командующим был тогда П.В. Жигарев. В планировании воздушных операций участвовал штаб ВВС Западного фронта во главе с С.А. Худяковым. К осуществлению ударов по противнику привлекалась даже дальняя авиация, например, 81-я бомбардировочная авиадивизия, в командование которой вместо знаменито­го полярного летчика Водопьянова вступил полковник А.Е. Голованов.

В тот критический момент, казалось, сама судьба хранила Москву. Германское командование, ослепленное успехами и считавшее окружение «красной столицы» делом решенным, повернуло 9-ю армию и 3-ю танковую группу на Калинин и Ржев, пытаясь выйти в тыл нашим войскам на Валдае. Но не зря Жуков рассчитывал на опыт и талант Конева, на его способность извлечь урок из поражения. Хотя нем­цы взяли и Калинин, и Ржев, им пришлось ввязаться здесь в тяжелые затяжные бои, отвлекавшие значительные силы вермахта от главного, московского, направ­ления. 17 октября Ставка образовала особый Калининский фронт под командовани­ем И.С. Конева. В его состав в числе других армий вошла и 29-я И.И.

Масленни­кова, старого вояки, последние годы служившего в НКВД. Быстрому продвижению противника к Москве препятствовала непогода: пошли дожди, перемежавшиеся с мокрым снегом, дороги развезло, снабжение нарушилось. В октябре 41-го согласно метеосводкам осадков выпадало даже меньше нормы, однако разбитые танками и автотранспортом, приведенные в негодность обороняющимися пути представляли собой непролазное месиво.

Ставка и Жуков в полной мере воспользовались временным ослаблением натис­ка противника. На недостроенную и уже кое-где нарушенную немцами Можайскую линию обороны войска стягивались отовсюду: с других участков фронта, из Пово­лжья и Сибири, с Урала и Средней Азии, с Дальнего Востока. Сюда же направля­лись прорывавшиеся из-под Вязьмы остатки разгромленных дивизий. Надо было за­ново налаживать управление, и «главный связист» РККА И.Т. Пересыпкин срочно пе­ребрасывал на подступы к Москве многочисленные части связи из Моршанска, Ми­чуринска и Ульяновска. В самой столице для Ставки спешно оборудовался запас­ной переговорный узел. К фронту по железной дороге и своим ходом спешили тан­ковые бригады, формировавшиеся под руководством Я.Н. Федоренко. В прифронтовой полосе и в самой Москве развернулось строительство новых оборонительных ру­бежей.

Дни 6-13 октября по позднейшему признанию Жукова были самыми опасными, самыми ответственными. К исходу этого периода стали вырисовываться новые контуры московской обороны. Она была еще неплотной, неглубокой, прерывистой. Но воевать уже позволяла. Суровая проверка на прочность не замедлила себя ждать. Покончив с окруженными под Вязьмой и высвободив задействованные при этом войска, гитлеровцы двинулись на Москву крупными силами. «Противник перед фрон­том группы армий разбит. Остатки отступают, местами переходя в контратаки» — приказ по немецкой группировке «Центр» от 14 октября дышал оптимизмом. Войскам ставились далеко идущие и, казалось, легко выполнимые задачи: подавить последние очаги сопротивления, плотно окружить Москву и выйти на линию река Дубна-Загорск-Орехово-Зуево-Коломна-Рязань. В дальнейшем планировалось отодвинуть этот ру­беж еще восточнее и подготовиться к удару моторизованными соединениями, аж, на Ярославль и Рыбинск! Приказ касался и участи Москвы: «Кольцо окружения го­рода должно быть сужено до окружной железной дороги. Эту линию по приказу фюрера, не должен перешагнуть ни один немецкий солдат. Всякая капитулиция должна отклоняться». Из последовавших позднее разъяснений следовало: каждый «кто попытается уйти из города к нашим линиям, должен быть расстрелян». Бегство населения вглубь страны, наоборот, следовало поощрять, так как оно «увеличит хаос в России» и облегчит эксплуатацию оккупированных районов. Блокированную Москву гитлеровцы собирались подвергнуть массированной бомбардировке и артобстрелу. В поверженной столице фашисты не намеревались ни тушить пожары, ни кормить население.

Другие документы живописуют иные подробности. Беженцев из погибающей Москвы гитлеровцы планировали жестко фильтровать особыми ко­мандами гестапо: евреев, цыган, партийных и советских работников — в лагеря уничтожения или сразу в расстрельные ямы, женщин, детей и стариков — в пересыльные лагеря, мужчин призывного возраста — в лагеря военнопленных. Вынашивались и вовсе фантастические планы. Гитлер например, вслух мечтал о создании огром­ного искусственного озера, «которое навсегда скроет столицу русского народа». «Во всяком случае, — обещал фюрер приближенным, — ни Москва, ни Петербург войны не переживут».

Однако быстрого броска к городу, до которого оставалось чуть больше сотни километров, у гитлеровцев не получилось. На Можайской линии обороны они встретили жестокое сопротивление. Волоколамский укрепленный район упорно защища­ла возрожденная 16-я армия. 5-я оборонялась под Бородино, в Можайском укрепрайоне. Малоярославецкое направление прикрыла 43-я армия. В ее составе оказалась и отошедшая из-под Вязьмы 17-я стрелковая дивизия, сформированная из народных ополченцев Москворецкого района, в том числе и якиманцев. В должность началь­ника штаба 43 армии вступил высокообразованный военный А.Н. Боголюбов, впоследствии виднейший советский штабист и житель одного из якиманских домов. Южнее у Калуги, с трудом сдерживала натиск противника 49-я армия. В нее вскоре была включена 60-я стрелковая дивизия.

Свой боевой путь она начинала как 1-я дивизия народного ополчения Ленинского района Москвы, в который тогда входила большая часть нынешней Якиманки. Костяк соединения составляли жители, рабочие, служащие и студенты этих кварталов московского центра.

Наконец, на левом, южном, фланге подмосковного фронта готовилась встретить удар противника Тула. В городе был образован штаб обороны. Его комиссаром стал секретарь местного обкома и горкома В.Г. Жаворонков, человек большого мужества и энергии, в будущем видный государственный деятель, Герой Советско­го Союза и житель знакомого нам Дома на набережной.

Отпор на Можайском рубеже оказался для вермахта неприятным сюрпризом. Командиры докладывали о небывалых потерях, о том, что эти бои — самые тяжелые за всю Восточную кампанию. Принятая Жуковым тактика активной обороны на заранее подготовленных позициях давала результаты. Но соотношение сил было все еще не в пользу советских войск. Противник, хотя и медленно, продвигался вперед. То здесь, то там ему удавалось прорываться, окружать, громить наши части. Жуков понимал: самое страшное в дни отступления и неудач — надлом воли к сопротив­лению, паника. Она могла легко, как лесной пожар, охватить воссозданный фронт, наспех сколоченный по большей части из свеже сформированных и еще не закаленных огнем соединений, либо из частей, потрепанных в предыдущих боях и наскоро реанимированных.

Опасность была реальной. Сообщения особых отделов НКВД пест­рели тревожными фактами. Где-то целый батальон бежал с поля боя, где-то стали массовыми случаи «самострела» и дезертирства, где-то бойцы убили своего коман­дира и ушли к немцам, где-то командир в пьяном угаре застрелил бойца... Военная цензура вылавливала в письмах красноармейцев такие пассажи: «Теперь ви­дим голод и холод. Враг нас рассеял по всему Западному фронту... Долго жить не приходится, все равно помирать, что там, что здесь. Под Москвой, наверное, придется умереть, далее не уйти». Или: «Никак не смириться с той расхлябанностью, недисциплинированностью, которые царят среди рядовых командиров при штабе. Компания разношерстная, грубая, неряшливая до безобразия и исключительно узко шкурная». И даже такие: «Социализм проиграл, победителем вышел фашизм, так как у немцев хорошая техника и людской состав с хорошей дисциплиной... Вс­ех политруков и комиссаров надо перестрелять. Если бы я шел с политруком в бой, то обязательно застрелил бы его в затылок». Подобные настроения тлели в глубине словно угли, из которых при любой неудачи мог разгореться огонь.

Поэтому в первых же приказах Жуков главный акцент делает на повыше­ние морально-психологической устойчивости войск. Он напоминает бойцам и командирам о недавнем провале немецкого наступления на Ленинград, пытается выз­вать в них презрение к врагу — этому «сброду пьяниц и дегенератов», взывает к патриотизму защитников Москвы. И, одновременно, предупреждает: «Трусость и па­ника в этих условиях равносильны предательству и измене Родине... Трусов и паникеров, бросающих поле боя, отходящих без разрешения с занимаемых позиций, бросающих оружие и технику, расстреливать на месте».

Слова у Жукова не рас­ходились с делами. Свидетельство тому — судьбы командиров 17-й и 133-й стрел­ковых дивизий, расстрелянных за самовольный отвод своих соединений. Когда