1. Дети лихолетья

Солдаты революции носят в своих ранцах жезлы маршалов империи... Эта кры­латая фраза наполеоновских времен невольно приходит на ум, когда читаешь биографии военачальников Красной Армии. Она имела полное право называться рабоче-крестьянской. Взбаламученный небывалыми войнами и социальными потрясениями век поднял их что называется «из гущи народной», порой, из самых придонных глубин. В этом была ее сила и в этом же — первоначальная слабость. Пассионарность, кипение жизненной энергии народа, социальное единство рядовых и командиров, и одновременно долголетний дефицит высокой военной культуры, которая зиждется на традициях, взращивается поколениями, особой средой, кастой.

Любопытно, что некоторых из героев нашего повествования судьба еще в ранние годы заносила в якиманские края. 15-летний Кирилл Мерецков, ушедший из зарайской деревни на заработки в Первопрестольную, поступил в слесарную мастерскую братьев Хаваевых на Ордынке. Дворянин Михаил Тухачевский учился в 10 московской гимназии, здание которой и по сей день стоит на углу Б. Якиманки и 1-го Хвостова переулка. По нашим улицам бегал, разнося товар заказчикам, мальчик на побегушках скорняжной мастерской Егор Жуков. В трактире на Балчуге вел вольнодумные разговоры с приятелями — рабочими соседней фабрики «Эйнем» и городской электростанции Кирилл Мерецков.

Легендарные советские военачальники — дети великого российского лихолетья 10-20-х годов минувшего века. До армии лишь немногие из них успели выработать твердые жизненные и политические убеждения. 1914-й год стал переломным для многих судеб. Первая мировая война вовлекла в свой водоворот миллионы людей всех сословий и званий. На Германскую, биться с «супостатом», уходили с разными чувствами. Родион Малиновский, которому не исполнилось и пятнадцати, под влиянием всеобщего патриотического подъема и юношеских романтических порывов бросился записываться добровольцем. Когда получил естественный отказ, тайком пробрался в воинский эшелон и все-таки оказался на фронте. А вот Жуков, ставший иконой военного дела, надевать солдатскую шинель не спешил. Война не заставила его забыть о планах завести собственное меховое дело и жениться на любимой девушке. Однако осуществить их не пришлось. Когда подошел срок призыва, Егор счел зазорным уклоняться от фронта. Предложение хозяина мастерской выправить «белый билет» отверг. Правда, призываясь, скрыл факт окончания городского училища, открывавший дорогу в школу прапорщиков. Карьера офицера, профессионального военного, молодого Жукова явно не прельщала.

Будущие красные командиры сражались за «Веру, Царя и Отечество» в разных чинах. Некоторые выбились в младшие офицеры — поручики, прапорщики, мичманы. Большинство же прошло «Германскую» в общей массе нижних чинов, «святой серой скотинки» — рядовыми солдатами, матросами, «унтерами». Вое­вали храбро, проливали кровь, получали кресты на грудь. Вчерашние крестьяне, рабочие, кустари, служащие, студенты обнаруживали в себе воинское призвание, набирались боевого опыта, исподволь впитывая дух, традиции, сам стиль старой русской армии, чтобы впоследствии, часто неосознанно, пере­нести их в армию советскую. Не случаен тот энтузиазм, с которым командиры РККА воспринимали введение воинских званий, возрождение офицерства, гвардии, возвращение погон, учреждение орде­нов имени славных полководцев прошлого.

Военные дороги Первой мировой подчас делали причудливые изгибы. Солдат Родион Малиновский, будущий маршал Советского Союза, министр обороны СССР, сражался во Франции в русском экспедиционном корпусе, а затем во французском иностранном легионе, получил два военных креста. Драгун Егор Жуков не раз отличался в разведке, взял не одного языка, был ранен, заслужил два Георгия, будто оправдывая свое воинственное имя. Подпоручик лейб-гвардии Семеновского полка Михаил Тухачевский в рукопашной под Ломжей раненым попал в плен, и лишь пятый его побег оказался удачным. Кстати, товарищем по несчастью русского офицера был Де Голль, будущий президен­т Франции…

Революционный 1917-й расколол эпоху, поставил военных перед судьбоносным выбором. Уставшая от кровопролитной и бесплодной бойни, разочарованная в старом режиме, армия, особенно ее рядовой и младший командный состав, была плодородной почвой для семян радикализма. Многих тогда революционной волной прибило к большевикам, чья проповедь создания общества без угнетателей и угнетенных не могла не найти отклика. К тому же от новых правителей России исходило обаяние воли и энергии, твер­дой руки, которое всегда импонирует военным людям.

В 1917-м мы видим буду­щих деятелей советских вооруженных сил во главе солдатских комитетов, на выборных командных должностях, в красногвардейских отрядах.

Советской власти, провозгласившей лозунг «Мир — народам», и распустившей старую армию, вскоре, однако, понадобилась своя вооруженная сила. Внешних и внутренних врагов у республики оказалось достаточно. У колыбели новорожденной Красной Армии стояли революционеры, испытанные многими годами борьбы, и молодая поросль «революцией мобилизованных и призванных». Гражданская вой­на была первой в биографиях будущих маршалов Мерецкова, Воронова, Вершинина, Голованова, Новикова. Но боевую основу РККА составили конечно же те, кто пропах порохом, прошел атаки, окопы, госпитали Первой мировой, кто уже знал цену жизни и смерти.

Тема Гражданской войны звучит в жизнеописаниях военачальников мощно и ярко. Но, пожалуй, выше всех тогда вознеслась звезда Михаила Тухачевского, молодого амбициозного командующего армиями и фронтами в крупнейших операциях Гражданской войны. «Красным Бонапартом» называли его на Западе, проча то ли в диктаторы Рос­сии, то ли в покорители Европы. Авторитет Тухачевского не похоронило даже тяжелое поражение под Варшавой от войск Пилсудского в августе 1920 г.

Особым, отличным от других путем, пришел в Красную Армию Иван Баграмян, начавший ратную стезю солдатом русской армии в войне с турками на Кавказском фронте. Прежде чем принять участие в установлении Советской власти в Закавказье, он успел повоевать с теми же турецкими войсками под знаменами независимой Армении, управлявшейся дашнаками. Впоследствии эта биографическая подробность едва не поставила крест на службе, а быть может и жизни будущего полководца Великой Отечественной. Пропуск в военную элиту — партийный билет, он получил лишь в 44 года.

Столько же было и ново­испеченному коммунисту Федору Толбухину — дореволюционному штабс-капитану, позднее прославленному советскому маршалу. Новая власть пропускала военные кадры сквозь тонкое сито не только профессиональных, но и полити­ческих фильтров.

Гражданская война не признавала правил, ломала устоявшиеся каноны воен­ного дела. Интуиция, смекалка, творчество торжествовали над премудростью теорий. Для инициативных людей, казалось, не существовало преград. Молодой ко­миссар бронепоезда Иван Конев не растерялся, когда путь на восток, за отступавшими колчаковцами, преградил замерзший Иртыш с взорванным железнодорож­ным мостом. За ночь экипаж и мобилизованное окрестное население соорудили деревянный настил на льду, и тяжелая крепость на колесах двинулась дальше.

Гражданская война, дала, увы, примеры новаций и другого рода. Такие как применение химического оружия во внутреннем конфликте. Тухачевский с помощью отравляющих газов выкуривал из тамбовских лесов крестьян-повстанцев, поднявших оружие против власти комиссаров и продразверстки. С антоновцами бился и командир эскадрона Георгий Жуков. Но он сходился с «классовым врагом» в честном сабельном или штыковом бою, не раз рисковал жизнью, был ранен. На братоубийственной войне судьба хранила его для вой­ны иной — Отечественной, Священной...

В бушующей стихии русской смуты поглощавшей миллионы, выплывали те кто был тверд характером, не жалел ни себя ни других, и кому помогал случай. Красный командир Кирилл Мерецков в бою отличался отчаянной храбростью. Однаж­ды, оказавшись лицом к лицу с казачьим разъездом, он в одиночку с на­ганом в руке атаковал его и прорвался к своим. С фронта Мерецков отлучался лишь по ранениям, да для учебы в только что созданной Военной академии РККА.

В августе 1920-го Красная Армия терпела тяжелые неудачи в войне с Польшей. В боях за село Юзефов был разгромлен 83-й стрелковый полк. Отступление прикрывали артиллеристы. «Здесь пал смертью храбрых командир первой батареи тов. Воронов, отстреливавшийся картечью и оставшийся один, чтобы испортить свои орудия» — сообщало боевое донесение. Однако, молодой командир, до вступления добровольцем в Красную Армию служивший помощником адвоката, затем банковским служащим, выжил. Контуженный, Николай Воронов попал в плен и че­рез восемь месяцев вернулся на родину. Впереди его ждала долгая и блестящая служба, звание Главного маршала артиллерии.

Восстать из мертвых суждено было и красногвардейцу Арменаку Ханферянцу, сыну крестьянина из Нагорного Карабаха. Пароход, на котором его отряд эвакуировался из Баку в Астрахань, попал под обстрел английских кораблей, крейсировавших на Каспии. Арменак оказался в воде. Его спас друг, Сергей Худяков. Позднее оба они служили в конной разведке. Однажды, отряд попал в окружение. Командира разведчи­ков, Сергея Худякова, тяжело ранило. Перед смертью он попросил Арменака надеть его кожаную фуражку, чтобы все видели — командир жив и ведет бойцов в бой. Разведчики вырвались из окружения. В память о друге Арменак Ханферянц взял его фамилию, имя и отчество. Впрочем, маршал авиации Сергей Александрович Худяков никогда не скрывал, как его звали в действитель­ности.

Родион Малиновский был сыт войной по горло. Четыре страшных года Пер­вой мировой: сначала бои в Польше и Белоруссии, затем Франция, русский экспедиционный корпус, иностранный легион, марокканская дивизия. Солдат думал о родине, мирной жизни, но когда после многих мытарств и почти кругосвет­ного путешествия оказался во Владивостоке, а затем в Сибири, понял, что вновь попал в пекло войны. Под Омском его задержал красноармейский разъезд. Подозрительного путника с иностранными документами и орденами приняли было за «контру» и едва не поставили к стенке. К счастью, разобрались, и будущий министр обороны СССР в рядах 240-го Тверского полка РККА вновь двинулся на вос­ток — против Колчака…

Советская власть отстояла свое существование. Мир, однако, оказался зыбким, непрочным. У Гражданской войны было долгое эхо. На окраинах страны тлели очаги сопротивления, временами вспыхивая серьезными пожарами.

«27 августа группа Апанасенко подошла к аулу Зумсой, население которого более всех противодействовало Советской власти… На сходе было предложено сдать 800 винтовок и 200 револьверов, выдать бандитов... На следующий день обстрел Зумсоя, как артиллерийский, так и с самолетов, был повторен, что оказало нужное действие: жители в течение часа сдали 102 винтовки». Это не отрывки из отчетов недавней контртеррористической операции на Север­ном Кавказе. Документ датирован 1925 годом.

Чечня, Дагестан все 20-е и 30-е годы оставались горячими точками. За это время здесь произошло 12 крупных восстаний, в каждом из которых принимало участие от 500 до 5000 боевиков. Не менее жарко во всех смыслах слова было в Средней Азии. Среди барханов и в оазисах разворачивались жестокие схватки с басмачами. Дело доходило до применения не только артиллерии, но танков и самолетов. По раскаленной туркменской пустыне гонялся за летучими отрядами басмачей с 11-м Хорезмским кавалерийским полком Иван Масленников, конармеец Граж­данской войны, будущий полководец Великой Отечественной.

2. «Будь сегодня к походу готов»

«Если завтра война, если завтра в поход — будь сегодня к походу готов!» Слова этой, некогда популярной, песни выразили мироощущение целого поколения советских людей. СССР — осажденная крепость, оплот рабочих и крестьян в окружении капитализма, спящего и видящего как бы проглотить его. Рано или поздно наступит час последнего и решительного боя. Победа в нем даст толчок революции во всем мире. Так думали и вожди, и простые смертные. И делали логический вывод — все для обороны, для преодоления экономической и культурной отсталости. Ведь отсталых, слабых — бьют. Ради этого люди терпели тяготы индустриализации и коллективизации, суровую дисциплину, авторитарное правление, репрессии, фактическое превращение страны в воен­ный лагерь. Образ врага, вполне реального, позволял и даже диктовал власти держать общество под жестким контролем.

Вполне естественно, что в такой стране профессия военного была в числе самых востребованных и престижных. Стать красным командиром значило занять в социуме достойное место, добиться уважения окружающих и относительного материального благополучия. Характерно, что советские вожди поощряли выбор военной карьеры своими детьми. Достаточно вспомнить сыновей Сталина Якова и Василия, его воспитанника Артема Сергеева, а также Леонида Хруще­ва, Владимира и Серго Микоянов, Рубена Ибаррури... Некоторые из них погибли на Великой Отечественной, другие выжили, достигли генеральских званий. Имена эти останутся и в истории Якиманки. Из этого ряда лишь Яков Джугашвили не жил и не учился здесь...

Высший слой военных составлял один из мощных и влиятельных эшелонов со­ветской правящей элиты. Не случайно, когда в 1931 году в Москве на Всехсвятской улице (ныне улице Серафимовича) по решению правительства был соо­ружен огромный жилой комплекс для высокопоставленных руководящих работников и заслуженных людей страны Советов, его обитателями стали и военные крупного ранга. Их расселяли по всему зданию, но самые высокопоставленные квартировали обычно в подъезде N12, окна апартаментов которого выхо­дили на Москву-реку и Кремль. Позднее он имел даже негласное прозвище «маршальского». В пору еще не до конца изжитой послереволюционной разрухи и всеобщего коммунального кризиса чудо-дом поражал своим комфортом — центральным отоплением, горячим водоснабжением, газовыми плитами, пассажирскими и грузовыми лифтами, радиоточками и телефонами в каждой квартире. В жилой комплекс входили магазин, прачечная, сберкасса, детские ясли и сад, парикмахерская, клуб, спортзал, крытый теннисный корт...

Квартиры были разными по размерам — от одной до семи комнат площадью до 200 кв. метров, но все с высокими, в 3,7 метра потолками, раздельными санузлами, типовой мебелью. Апартаменты распределялись в соответствии с номенклатурной иерархией, учитывая и количество домочадцев. Служебный рост жильца обычно влек за собой и его перемещение в более престижную часть дома. Например, И.Х. Баграмян, став заместителем министра обороны СССР, переехал с семьей из скромного 25-го подъезда в «маршальский». До того как стал маршалом.

Главной целью строительства знаменитого дома было создать для жильцов «государственного значения» такие условия, чтобы они могли, не заботясь о быте полностью отдать себя работе. Так и происходило. Наслаждаться в полной мере удобствами и роскошью здания его обитате­лям, обремененным делами, особо не приходилось. Тем более не располагала к этому жизнь военнослужащего, даже высокого ранга. Его уделом оставались постоянные командировки, тяжелая ответственность, профессиональный риск. Разве что за семью теперь было спокойней...

Концентрацией под одной крышей немалой части советской элиты решалась проблема охраны, а заодно и надзора над ней. То и другое было возложено на НКВД, тщательно опекавший дом. «Людей с улицы» сюда не пускали бдительные вахтеры в форме. Они же присматри­вали за жителями.

За несколько десятилетий через дом на Серафимовича, 2 прошло такое число известных военачальников и деятелей армии, что его с полным правом можно назвать памятником военной истории России XX столетия. Большинство из геро­ев нашего повествования — жители этого здания разных времен. Но и окрестные кварталы хранят память о тех, кто оставил свой след в ратной летопи­си страны.

Приближение военной грозы явственно чувствовалось на этажах якиманских «военных» домов. Их обитатели — высокопоставленные «красные офицеры» были в курсе всего, что делалось в сфере обороны. Они не просто жили в предощущении неизбежной войны, они старались в тумане будущего разглядеть ее контуры.

Провидческими назовут впоследствии тео­ретические разработки начальника Оперативного управления Штаба РККА В. Триандафиллова. Он уже в конце 20-х утверждал: грядущие войны начнутся без раскачки, действиями заранее мобилизованных армий. Владимир Кириакович обосновал классическую теорию глубокой операции. Максимальное сосредоточение войск на решающих направлениях, удары артиллерией, авиацией, танками, воздушными десантами по всей глубине обороны противника, превращение такти­ческого прорыва в оперативный путем ввода подвижных механизированных соеди­нений — все эти постулаты подтвердит Вторая мировая. Триандафиллов ее не увидит, как не успеет обжить новую квартиру в доме на Всехсвятской. Авиакатастрофа в 1931-м оборвет его недолгую жизнь.

В эти годы видным военным мыслителем показал себя М.Н. Тухачевский. В списке его работ более 120 названий. «Красным милитаризмом» называли недоброжелатели то, что проповедовал полководец. Столбовой дворянин, бывший гвардейский офицер, рафинированный эстет грезил мировой пролетарской революцией. Сигналом к ней, считал он, послужит война, развязанная запад­ными державами против СССР. «Не ожидать капиталистического нападения, а наоборот, самим наброситься на изготовившихся к нападению врагов, опроки­нуть их и внести знамя социалистической войны на буржуазную территорию» — предлагал Тухачевский в одной из своих статей еще в 1921 году. Отдавая абсолют­ный приоритет наступлению, он с нескрываемым пренебрежением относился к стратегической обороне. Чтобы победить в последнем и решительном бою, Тухачев­ский настаивал на «военизации» страны еще в мирное время. В 1930 году он выступил с проектом переустройства вооруженных сил, увеличения их численно­сти, быстрого насыщения танками, самолетами, новейшей техникой.

Эти предложения Сталин назвал тогда «результатом модного увлечения «левой фразой». Генсек писал: «Осуществить такой «план»— значит наверняка загубить и хозяй­ство страны, и армию». Правда, всего через два года вождь признал правоту полководца и даже, редчайший случай(!), извинился перед ним.

На высо­ких постах, в том числе начальника Штаба РККА и первого заместителя наркома обороны, Тухачевский имел возможность не только теоретизировать, но и во­площать свои идеи в реальность. Создание механизированных соединений, воз­душно-десантных войск, развитие авиации, зарождение ракетного оружия — ко всему этому Михаил Николаевич приложил руку. Новатор по своей сути, он, однако, был прозорлив далеко не всегда. Презирал оборону, недооценивал флот, поощрял сомнительные и дорогостоящие эксперименты в области вооружений. А вот как представлял Тухачевский начало войны. Сразу после ее объявления в дело вступит особая «передовая армия», заранее дислоцированная у границы. Воздушными ударами, прорывами механизированных соединений и конницы, парашютными десантами за линию фронта, наконец, широким наступлением мотори­зованной пехоты она должна сорвать развертывание противника и, одновременно, прикрыть мобилизацию и сосредоточение главных сил, которые вступят в сражение не ранее чем через две недели. Нетрудно заметить, что, несмотря на все новации, Тухачевский пребывал в плену традиционных взглядов. Он не мог допустить, что война начнется сразу, без объявлений и ультиматумов, мощным наступлением уже мобилизованной армии агрессора. Но именно так произошло 22 июня 1941-го.

Гораздо ближе к истине в предвидениях оказался житель того же Дома правительства, заведующий кафедрой армейской операции Академии генерального штаба комбриг Георгий Самойлович Иссерсон. Свой труд «Новые формы борьбы» он издал в 1940-м, когда немцы, разгромив Польшу, уже продемонстрирова­ли миру, что такое «блицкриг». Успех гитлеровцев, полагал комбриг, предо­пределило внезапное нападение главных сил вермахта, мобилизованных и скрыт­но развернутых еще в мирное время. Иссерсон писал: «Конечно, в тех или иных размерах о сосредоточении становится известно. Однако от угрозы вой­ны до вступления в войну всегда остается еще шаг. Он порождает сомнение, подготавливается ли действительно военное наступление или это только угроза. И пока одна сторона остается в этом сомнении, другая, твердо решившись на выступление, продолжает сосредоточение, пока, наконец, на грани­це не оказывается развернутой огромная вооруженная сила. После этого оста­ется только дать сигнал, и война сразу разражается в своем полном масшта­бе». Если бы советское политическое и военное руководство усвоило эти исти­ны, размеры катастрофы 1941 года могли быть гораздо меньше.

Но предупреждения Иссерсона не были восприняты должным образом. Более того, комбриг попал под очередную чистку. Пятнадцать лет он просидел в лагерях и тюрьмах. Пос­ле реабилитации его восстановили в полковничьем чине.

Предвоенные годы были временем становления советской военной интеллигенции. РККА накапливала знания, оттачивала интеллект, наращивала мускулы. Даже ярым «кавалеристам» и «партизанам» Гражданской было ясно: грядущая война будет войной моторов, передовой техники. Создание бронетанковых и военно-воздушных сил становилось задачей номер один. Индустриализация страны откры­вала здесь немалые возможности. Но не хватало опыта, знаний. Тем не менее, драматическое отставание удалось преодолеть в несколько прыжков. Один из них был совершен в конце 1929-начале 1930 годов. Командированный правитель­ством за границу начальник Управления механизации и моторизации РККА Иннокентий Халепский вернулся с чертежами шасси и бронекорпусов опытных танков — английского «Виккерс» и американского «Кристи», а также лицензиями на их производство в СССР. Вскоре из-за границы прибыли образцы этой техники. Советские конструкторы создали на их базе передовые для своего времени танки Т-26 и серии БТ, составившие основу нашего бронетанко­вого парка 1930-х. Разработанный в Харькове быстроходный танк (БТ) стал героем сражений в Испании и на Халхин-Голе, персонажем тогдашних кинофильмов. Это на нем Николай Крючков в образе симоновского «парня из нашего го­рода» на скорости перелетал через разрушенные мосты. И мощь, и недостатки «бетушек» хорошо знал Дмитрий Павлов, успешно воевавший на них в испанских предгорьях и долинах, а по возвращении на родину назначенный начальником Автобронетанкового управления РККА. Тогда, в конце 30-х развернулись острые дискуссии, каким быть танку грядущей «Большой войны». И вскоре ответ был найден.

17 марта 1940 года по брусчатке Ивановской площади в Кремле прогромыхали два мощных необычного вида танка.

«Это будет ласточка в наших танко­вых войсках» — будто бы сказал тогда Сталин. Так состоялись кремлевские смотрины нового детища харьковчан — Т-34. Ласточка, однако, оказалась птицей капризной. Новому начальнику Автоброне­танкового управления, бывшему революционному матросу, командиру и комиссару бронепоезда Гражданской войны Якову Федоренко и его сослуживцам она достави­ла много хлопот. Новаторский танк, созданный «стахановскими» темпами, пришлось долго доводить до ума. Стоял даже вопрос о снятии его с производства до ус­транения недостатков. Лишь Великая Отечественная положила конец сомнениям. Первые же сражения показали, тридцатьчетверка — то, что нужно фронту.

Создатель легендарного танка Михаил Кошкин в отличие от Халепского никог­да не жил в доме на улице Серафимовича. Но этот угол Замоскворечья знал с детства. Еще до революции подростком, пришедшим из нищей деревни на заработ­ки в Первопрестольную, он работал на здешней кондитерской фабрике «Эйнем», ныне «Красный Октябрь».

В 20-30-е годы весь мир грезил авиацией. Романтика первопроходчества, покорения небес шла рука об руку с военной необходимостью. В сражениях буду­щего ВВС отводилась едва ли не решающая роль. В СССР к авиации относились трепетно, не жалели сил и средств на ее развитие. У истоков воздушной мощи страны стояли люди неординарные. Такие как Петр Баранов, старый революционер, политкаторжанин, комиссар Гражданской войны, в двадцатые годы — начальник ВВС РККА. Или его преемник на этой должности командарм 2 ранга Яков Алкснис. Сын латышского батрака, большевик с дорево­люционным стажем, тоже комиссар Гражданской, он был брошен партией поднимать авиацию. За несколько лет на посту начальника ВВС Алкснис успел сделать немало. При нем советская авиация стала сильнейшей в мире. Еще бы — около 10 тысяч самолетов! Интенсивно шло перевооружение частей, вырабатывались основы боевого применения, готовились кадры. Алкснис по-отечески опекал лучших летчиков. Говорят, именно он наставил на путь истинный сорвиголову и «воздушного хулигана» Валерия Чкалова. Командарм был одним из инициаторов и организаторов знаменитых перелетов Чкалова и Громова. Он и сам неплохо летал. Вместе с Ю. Писаренко еще в 1929-м совершил рекордный перелет Москва — Севастополь. Жил Яков Иванович в последние годы по уже знакомому нам адресу: ул. Серафимовича, 2. Здесь же была квартира и сменившего Алксниса на должности начальника ВВС РККА А.Д. Локтионова.

У Александра Дмитриевича начало во­енной карьеры сложилось совсем по-другому. Крестьянский сын, он еще до ре­волюции окончил школу прапорщиков, на Германской войне дослужился до командира батальона. Доверие новой власти ему пришлось завоевывать уже на Гражданской, а затем подкреплять долгой и беспорочной службой на разных постах и в разных уголках страны. Если Алкснис и Локтионов были, прежде все­го, организаторами, управленцами, то их преемник в руководстве ВВС Яков Владимирович Смушкевич имел громкую репутацию боевого авиационного командира, завоеванную в «горячих точках» тогдашнего неспокойного мира — в Испании и на Халкин-Голе. На его груди поблескивали уже две Золотые звезды Героя Советского Союза — редкое в те годы отличие. Летчиком до мозга костей был и следующий предвоенный начальник советской авиации — Павел Васильевич Рычагов. Его карьера оказалась блестящей, но короткой. Уезжая добровольцем на войну в Испанию, старший лейтенант едва ли мог предположить, что вернется с нее майором, Героем Советского Союза, на счету которого не один сбитый фашистский самолет. Что о нем с восхищением будут писать Михаил Кольцов и Долорес Ибаррури. Потом были бои с японцами в небе Китая и над озером Хасан. И вот уже 29-летнего воздушного аса назначают начальником Главного управления ВВС РККА, присва­ивают звание генерал-лейтенанта. Такой служебный взлет в те годы можно было объяснить лишь одним — особым благоволением Сталина. Известно какую слабость питал к летчикам вождь. О том, как резко он может поменять отношение к человеку, Рычагов вскоре узнает на своем опыте. А пока он поселяется с молодой супругой, тоже военной летчицей, Марией Нестеренко в просторной квартире № 197 Дома на набережной.

Сюда же судьба приведет и последнего перед войной руководителя советской авиации — П.Ф. Жигарева.

В ту пору авиаторы были кумирами поколения, героями новой мифологии. Водопьянов, Беляков, Бабушкин, Пумпур — эти фамилии знали все. Но далеко не всем было известно, что небожители обитали в мрачноватом сером доме за Москвой-рекой на Берсеневке. Одним из здешних жителей стал и А.И. Шахурин — нарком, затем министр Авиационной промышленности, будущий генерал-лейтенант. За этим подзабытым ныне именем — эпопея предвоенного перевооружения ВВС и военной мобилизации промышленности. Когда Алексея Шахурина постави­ли на сверхответственную должность, ему едва исполнилось 35. За плечам была недолгая научная деятельность и солидная партийная карьера на посту руководителя Ярославской, а затем Горьковской областей. Молодого наркома опекал сам Сталин, которому явно импонировал этот улыбчивый и неутомимый молодой человек. На него вождь возлагал надежды выправить наметившийся в последние годы кризис в авиапроме, ликвидировать отставание нашей авиации от воздуш­ных сил главных держав и, прежде всего, Германии. И Сталин не ошибся. При Шахурине авиационная промышленность в кратчайшие сроки сделала колоссальный рывок вперед. Именно тогда были разработаны и приняты на вооружение самолеты, ставшие легендой: ЯК и МИГи, Илы, Пе... Авиазаводы нала­дили их массовое производство.

Красноречивый факт: за все годы Великой Оте­чественной в СССР был создан и запущен в серию лишь один принципиально новый тип самолета — бомбардировщик ТУ-2. «Сталинские соколы» долетели до Победы на машинах, разработанных до войны, правда, значительно усовершенствованных. Это ли не пример прозорливости авиастроителей.

На дрожжах ускоренной индустриализации поднималась и морская мощь страны, порушенная Гражданской войной и послереволюционным хаосом. Руководить исполнением первой кораблестроительной программы выпало нескольким, сменявшим друг друга начальников военно-морских сил СССР. Сначала создавали прибрежный «москитный» флот: торпедные катера, сторожевики, подводные лодки, тральщики... На большее не хватало средств. Затем на стапелях появились крейсера, эсминцы, подлодки. Подумывали о линкорах и авианосцах. Вынашивали глобальные планы. В них особое внимание уделялось Северу. Сталин говаривал в узком кругу: «Что такое Черное море? Лоханка. Что такое Балтийское море? Бутылка, а пробка не у нас. Вот здесь море, здесь окно! 3десъ должен быть большой флот, здесь. Отсюда мы можем взять за живое, если понадобиться, Англию и Америку. Больше неоткуда!»

К руководству флотом приходили яркие новые личности. Н.Г. Кузнецов стал наркомом ВМФ в 35 лет!

3. Варфоломеевская ночь Красной Армии

Военная элита СССР формировалась в боях и походах, в рутинной службе и постоянной учебе. Но дожить до «большой войны» удалось не всем. Красные военачальники гибли не на полях битв. Во второй половине 30-х по бывшим ко­мандным эшелонам РККА прошелся частый гребень политических чисток. Он стоил армии и флоту офицерских потерь больших, чем все предвоенные вооруженные конфликты вместе взятые. Подобно землетрясению было падение в 1937 году Тухачевского, самого авторитетного из первых советских маршалов и одного из самых противоречивых персонажей эпохи. И сегодня одни считают его умом и честью Красной Армии, другие — ее злым гением. В глазах же многих своих современников Тухачевский олицетворял передовой слой советского офицерства, альтернативный не только профессионально, но и ментально «консервативному» конармейскому окружению наркома обороны Ворошилова.

То была «белая кость» Красной Армии, ее интел­лигенция, аристократия. Сын дворянина и крестьянки, выпускник дореволюционного кадетского корпуса и Александровского училища, блестящий офицер, кавалер царских орденов носил буденовку столь же элегантно как прежде гвардейскую фуражку. В советской действительности Тухачевский оставался светским человеком. Любил и знал литературу, живопись и, особенно, музыку, сам играл на скрипке. В своих апартаментах на улице Серафимовича, 2 маршал оборудовал скрипичную мастерскую, мечтая постичь секреты инструментов Страдивари. К Тухачевскому тянулась творческая интеллигенция. Им восхищались Дмитрий Шостакович и Михаил Булгаков.

Моложавый полководец, овеянный флёром военной романтики, красавец с томным взором пленял женщин и сам не закрывал глаза на представительниц прекрасного пола, был дважды, а по другим данным трижды женат. При всем том, оставался любящим сыном престарелой матери Мавры Петровны и образцовым отцом дочери Светланы, живших с ним и его супругой Ниной Евгеньевной Гриневич, тоже дворянских кровей, в многокомнатной квартире № 221 окнами на Кремль.

Забавная деталь: в рабочем кабинете полководца прижился мышонок, которого тот подкармливал с рук. То, что интеллигент с мягкими манерами способен повелевать судьбами сотен тысяч, принимать волевые решения, отдавать жесткие приказы, придавало его образу особое обаяние — то ли героическое, то ли демоническое. В Тухачевском таилась некая загадка. На него надеялись, его опасались и подозревали.

Был ли он в действительности «немецким шпионом», «троцкистско-бухаринским заговорщиком» или вождь просто встал на сторону более понятного и управляемого Ворошилова в подковерной борьбе маршалов? Дискуссии об этом бесконечны. Но вряд ли оспоримо: та армия, которая в 41-м вступила в смертельный бой с фашизмом, была во многом детищем Тухачевского.

Чистки раскалывали военную верхушку, приводили ее в смятение. Среди сослуживцев росло взаимное недоверие. Среди тех, кто клеймил Тухачевского и других «заговорщиков и шпионов», а затем выносил им смертный приговор, оказался сосед по дому № 2 по ул. Серафимовича Я.И. Алкснис, включенный в состав Специального во­енного присутствия Верховного Суда СССР, а вскоре и сам попавший в катего­рию «врагов народа». Жена Якова Ивановича последний раз видела мужа, когда он попрощался с ней у лифта, уходя на дипломатический прием. Потом были арест, триста дней следствия в Лефортово, скорый суд и в тот же день — расстрел. Лифты Дома на набережной порой опу­скались прямо в преисподнюю...

«Очень тяжело стало работать, да и жить. Чувствую, мне не доверяют, и я сам заразился подозрительностью, никому не верю» — изливал душу другу флагман 1-го ранга В.М. Орлов. В тревожных предчувствиях он не ошибся — вско­ре был арестован и расстрелян. В 1938-м погиб и его предшественник на посту Начальника морских сил РККА и сосед по дому Р. Муклевич. Ко времени ареста он являлся заместителем наркома оборонной промышленности по судостроению, создавал новый океанский флот. Внезапно и трагически оборвалась и судьба другого руководителя ВМФ страны М.В. Викторова. Базилевич и Горбачев, Кутяков и Ткачев, Халепский и Хвесин... Имена, имена, имена, вычеркнутые безжалостной рукой.

Сегодня несть числа попыткам хоть как-то объяснить это, казалось бы, самоу­бийственное опустошение. Приступы паранойи на вершине власти, умелые прово­кации иностранных спецслужб, игравших на противоречиях в советской элите, очередное обострение классовой или клановой борьбы, ликвидация реальной «пя­той колонны» накануне неизбежной войны?.. Очевидно, однако, что велика была и объективная вероятность таких трагических событий. Предпринятая Совет­ской властью коренная переделка общества, социальная хи­рургия по живому порождали постоянную внутреннюю напряженность в стране, вдвойне опасную в преддверии неумолимо надвигавшейся войны. И без того суровая система правления еще более ужесточалась, происходила дальнейшая кон­центрация власти в руках немногих. Все что не вписывалось в схему «колесиков и винтиков» этой машины или хотя бы вызывало подозрение в оппозиционности, подлежало устранению и само отторгалось системой. Если же прибавить сюда стародавние отечественные традиции нетерпимости к инакомыслию и более молодые традиции «революционного насилия», помножить их на всеобщую психологию «осажденной крепости» и личные особенности вождей, то неизбежен вывод — ре­прессии проросли на хорошо унавоженной почве. А поскольку удержать под контролем раскрученную машину террора обычно не удается даже ее создателям, масштаб потерь оказался значительным.

Еще большим был моральный ущерб. Многих из тех, кто в бою не раз смотрел смерти в лицо, охватило оцепенение страха. Можно представить с каким чувством, к примеру, встречались в подъездах жители дома на улице Серафимовича со своими соседями — высокопоставленными сотрудниками органов безопасности — Б. Кобуловым, В. Меркуловым, И. Серовым, С. Кругловым… Не все, однако, покорно молчали. Лето