В те дни Москва была тиха, угрюма и безлюдна. На окраинах откуда-то издалека слышался ровный тяжелый гул. Он постепенно приближался и, словно откликаясь на него, в пригородных дворах неумолчно лаяли и выли собаки. Так продолжалось несколько суток. Потом зловещий гул стал слабеть, отдаляться и, наконец, затих. Успокоились и псы. Таким запомнилось начало декабря 1941-го москвичу, очевидцу событий. В столице по звукам канонады лучше, чем по сводкам Совинформбюро, догадывались о происходившем на фронте. Но лишь немногие осознавали тогда, что слышат звуки Истории, совершающей один из своих крутых поворотов...
Первыми 5 декабря в контрнаступление перешли 29-я и 31-я армии Калининского фронта. Войска переправились через замерзшую Волгу по обе стороны Калинина (Твери), чтобы, согласно плану Ставки, окружить и уничтожить противника в районе города, а затем выйти в глубокий тыл немецкой группировки под Москвой.
Конев не слишком верил в успех столь масштабной операции. Он предлагал ограничиться действиями по разгрому немцев в Калинине и освобождению города. Но приказ есть приказ...
Как и опасался командующий фронта, быстрый прорыв не удался. За два месяца оккупации гитлеровцы создали здесь крепкую оборону. Конев не имел в своем распоряжении свежих резервных частей. Мало было танков, артиллерия насчитывала едва 50 процентов от штатной численности. Завязались затяжные кровопролитные бои. 29-я армия И. Масленникова не раз пыталась закрепиться на волжских плацдармах, но немцы неизменно отбрасывали ее на другой берег. В те дни Сталин требовал от Конева «навалиться всеми силами на противника», заменить «крохоборскую тактику тактикой действительного наступления». Хорошо бы еще заменить посулы реальным подкреплением. Калинин был освобожден лишь 16 декабря.
К этому времени генерал Масленников получил другое назначение. На посту командующего, выдвинутой, наконец, из резерва Ставки на Калининский фронт 39-й армии, он действовал куда успешнее. В конце декабря его войска, буквально разметав оборону немецкой 256-й пехотной дивизии, прорвались на подступы к Ржеву.
В целом же, в ходе Калининской наступательной операции армии Конева продвинулись на 60-120 километров, освободили сотни населенных пунктов, нанесли противнику серьезные потери.
Общее наступление на Западном фронте началось 6 декабря. В первые дни наибольшие успехи обозначились на правом и левом флангах, где 30-я армия совершила глубокий прорыв под Клином, а 10-я далеко отбросила войска Гудериана. На остальных участках шла жестокая борьба за каждый метр земли. Почти повсюду войска несли тяжелые потери. Но, в конце концов, упорство наступавших превозмогло оборону. Наступил перелом. Под натиском наших армий немцы начали отводить ударные группировки от Москвы. А 8 декабря верховное командование вермахта вынуждено было отдать войскам директиву №39 о переходе к обороне на всем советско-германском фронте.
Гитлеровцы откатывались от столицы, сжигая деревни, бросая на дорогах технику и вооружение, из последних сил отбиваясь от наседавших войск Жукова. Были освобождены Яхрома и Красная Поляна, Истра и Солнечногорск. Немецкий гарнизон Клина оказался почти в окружении. Под Тулой Гудериан думал лишь о том, как вывести измотанные дивизии из-под угрозы уничтожения. План Жукова наступать не одной-двумя ударными группировками, а сразу несколькими, дробить противника на части, не давать ему концентрировать войска для отпора, все время держать в неведении относительно направлений ударов, оказался действенным. Залогом его осуществления стала внезапность, умение достигать ее всегда считалось признаком высокого полководческого искусства.
В советском командовании царил подъем, порой переходивший в «головокружение от успехов». Жуков после двухнедельных бессонных бдений впервые позволил себе отдых. Он проспал много часов. И даже Сталин не решился его будить.
Передохнув, Жуков с новой энергией приступает к делу, отдает приказы один решительнее другого: «окончательно окружить и уничтожить все армии противника, противостоящие нашему Западному фронту», «гнать противника днем и ночью», создавать подвижные отряды преследования. 3а несколько дней войска должны были выйти на рубежи, отстоящие от Москвы на 120-200 километров. Предусматривалось увеличить темпы наступления до 20-25 км в сутки!
Но на дворе была суровая снежная зима, сковывавшая маневр войск, затруднявшая их снабжение. Противник же не собирался покорно играть отведенную ему роль загнанной жертвы. При отходе немцы цеплялись за каждый удобный для обороны рубеж. Гитлер отдал строжайший приказ «держаться до последнего солдата» и отступать лишь на оборудованные и занятые резервами позиции. Новый командующий группы «Центр», заменивший снятого за неудачи фон Бока, фельдмаршал Клюге ревностно исполнял волю фюрера.
Не в полной мере учитывал Жуков и состояние собственных войск. Даже свежие, только из резерва части испытывали недостаток буквально во всем. Почти везде был некомплект обычного стрелкового вооружения. Винтовки, автоматы, пулеметы часто оказывались неисправны. Документы тех дней свидетельствуют: порой не хватало даже штыков, и в рукопашной красноармейцы били немцев прикладами и кулаками. Пехоте трудно было надеяться на артиллерийскую поддержку. Особенно недоставало гаубиц и противотанковых орудий. Танки распределялись войскам, чуть ли не поштучно лично Верховным Главнокомандующим. 10-я армия, наступавшая против танковых дивизий Гудериана, не имела ни одного танка! Еще сложнее было положение с автотранспортом. Так 1-я Ударная армия получила всего половину положенных по штату машин, да и то в большинстве своем изношенных. Отсюда затруднения с подвозом боеприпасов и продовольствия, эвакуацией раненных и обмороженных. На передовой бойцы иногда по несколько дней не имели горячей пищи и даже хлеба. Далеко не все вовремя получили вместо шинелей и сапог теплые ватники и валенки. Счет обмороженным шел на тысячи. Ахиллесовой пятой Красной Армии продолжала оставаться ненадежная связь...
Сытые, тепло обмундированные и прекрасно вооруженные «сибирские дивизии» под Москвой — это скорее идеализированный образ народного сознания, подхваченный советской пропагандой для поднятия боевого духа и использованный гитлеровцами для оправдания неудач. В декабре 1941-го страна, промышленность которой была либо уничтожена, либо катила в эвакуационных эшелонах на восток, либо только разворачивалась на новом месте, еще не могла обеспечить армию всем необходимым.
Самая же горькая истина состояла в том, что новые соединения, формировавшиеся в чрезвычайные сроки, часто обладали ограниченной боеспособностью. Они еще не были крепко сколочены, обучены всем премудростям современного боя, не успели наладить службу тыла. Малоопытные в большинстве своем командиры не умели, как следует организовать разведку, маневр и боевое взаимодействие. Рядовые освоили только самые первые солдатские навыки. Основная часть красноармейцев еще не бывала на фронте. Под Москвой в огонь пошли и тысячи моряков тихоокеанцев, никогда не воевавших на сухопутье. Им еще предстояло стать настоящими солдатами. Тем, конечно, кто выживет в первых боях...
Недостатки восполнялись высоким боевым духом, наступательным порывом. Советские войска побеждали. Но победа доставалась дорогой ценой. Моряки 64-й стрелковой бригады по пояс в снегу в полный рост по открытому полю штурмовали Белый Раст, выбили противника из села, потеряв 476 погибших товарищей. Еще 230 отправились по госпиталям. И это лишь один бой! К началу января 42-го в 9-й гвардейской сибирской дивизии, прославившейся на Волоколамском шоссе, оставалось только 800 пехотинцев. Ее 131-й полк сократился до 99 человек, «7-я, 8-я и 9-я роты этого полка личного состава не имеют» — сухо констатировало боевое донесение.
В огне сражений части сгорали буквально дотла. Знакомая нам «якиманская» 60-я стрелковая дивизия за полторы недели наступления обессилела настолько, что была выведена в резерв Ставки. 1-я Ударная армия, насчитывавшая к началу боевых действий 78 тысяч бойцов и командиров, в течение какого-то месяца потеряла более 30 тысяч убитых, раненых и пропавших без вести. Общие же безвозвратные и санитарные потери фронтов, участвовавших в операции, превысили 370 тысяч. По сей день едва ли не у каждой деревеньки к западу от Москвы белеют обелиски братских могил — свидетельства смертельных боев. А сколько спасителей столицы еще лежит непохороненными по лесам и полянам...
Пренебрежение солдатскими жизнями — одно из старых и расхожих обвинений в адрес Жукова. Но приказы полководца говорят о другом. Накануне контрнаступления он обращает особое внимание командармов на «постоянную заботу о людях, их отдыхе, подъеме духа, обеспечении теплой одеждой, питанием и боеприпасами». В разгар битвы Жуков не устает напоминать: «Категорически запрещаю лобовые атаки укрепленных узлов сопротивления противника. Головным эшелонам, не задерживаясь, обходить их, возлагая уничтожение этих узлов на последующие эшелоны». Или: «В случае сопротивления врага на всем фронте и невозможности обойти его оборону, собрать на узком фронте массу артиллерии, РС («катюш», А.Б.), минометов и дать такой уничтожающий огонь, от которого наверняка будет подавлена оборона противника». Жуков отчитывает одного командарма: «Напрасно Вы думаете, что успехи достигаются человеческим мясом, успехи достигаются искусством ведения боя, воюют умением, а не жизнями людей». Другому высокопоставленному подчиненному задает риторический вопрос: «Почему Вы не учитель и не учите командиров искусству тактики у врага? Имейте в виду, что это не зазорно, наши предки всегда учились у врагов, а затем били их, своих учителей...»
Жуков не был ни кровожаден, ни сентиментален. Для него высшим мерилом служила военная целесообразность. Ей он подчинял эмоции, для нее жертвовал людьми и рисковал собой. Жуков не хуже других понимал — главный ресурс победы — люди, и все зависит от того, как им распорядиться. Полководец старался быть рациональным. Выходило, однако, не всегда... В тех же жуковских приказах и директивах порой ставились такие задачи, задавались такие темпы, что у неопытных в наступательных операция командиров не доставало ни времени, ни возможности разведать оборону немцев, сманеврировать, совершить обход или, подтянув отставшую на зимних дорогах артиллерию, подавить огневые точки противника. Практику лобовых атак не удавалось изжить приказами и наставлениями. Потери не снижались, наступательная способность войск постепенно иссякала.
На исходе второй недели советского контрнаступления, гитлеровцы оставили Волоколамск, но закрепились на рубеже рек Ламы, Рузы и Нары. Все попытки сбить с него противника захлебывались в крови. Жуков в те дни не раз выезжал в войска. На участке 43-й армии он побывал дважды. Прорыву нарского рубежа командующий придавал важное значение. Жуков лазил по передовой, высматривая вражеские позиции, долго сидел над картой в штабе. В результате 43-я армия проломила оборону немцев. Двинулась вперед и 17-я «Москворецкая» дивизия. В конце декабря она освободила райцентр Угодский Завод и близлежащую деревеньку Стрелковка — родину Жукова, откуда накануне немецкой оккупации полководец едва успел вывезти старенькую мать и сестру с племянниками. 2 января дивизия вышла к Малоярославцу и приняла участие во взятии города. Успешно продвигались и соседи. Ими были освобождены Наро-Фоминск, Боровск, Калуга, Лихвин, Козельск... Советские конники появились на подступах к Юхнову, в глубоком тылу группы «Центр», угрожая перерезать пути сообщения ее правого крыла.
Подлинная катастрофа разразилась для гитлеровцев на крайнем южном фланге битвы за Москву. 3десь, под Ельцом, еще 6 декабря перешел в наступление Юго-Западный фронт. Операция была спланирована в рекордные сроки. Группе оперативного отдела фронтового штаба во главе с генералом И.Х. Баграмяном пришлось работать за пределами возможного. Так же действовали и войска. Стремительное наступление конницы, танков и пехоты привело к первому с начала войны окружению и уничтожению крупной немецкой группировки — двух дивизий 2-й армии вермахта. Елец был предтечей Сталинграда.
Прошел всего месяц с начала контрнаступления под Москвой, а общая ситуация на советско-германском фронте изменилась драматически, неузнаваемо. Чудом под Москвой назвали в мире произошедшее. Такой оборот событий и впрямь наводил на размышления о мистике. Силуэт русской столицы в немецких биноклях рассеялся в воздухе, оказался недостижимым миражем. Теперь германскому командованию приходилось думать совсем о другом: как удержать откатывавшийся под напором Советов фронт, как залатать зиявшие в нем бреши, как подтянуть резервы, как, наконец, не допустить превращения вынужденного отхода в бегство. Призрак погибшей в русских снегах армии Наполеона бродил по промерзшим немецким окопам, по теплым штабам, по уютным кабинетам Рейха. « Стоит мне увидеть снег, как я впадаю в депрессию...» — не раз признавался Гитлер приближенным. Со сходным чувством писал впоследствии Гудериан о « зиме нашего несчастья», вспоминая «бесконечные просторы русских снежных равнин, где ледяной ветер заметал всякие следы».
Еще красноречивее были письма солдат, на себе ощутивших, что такое война в России. «Каждый день приносит нам большие жертвы... Я думаю, каждый немецкий солдат найдет себе здесь могилу. Эти снежные бури и необъятные поля, занесенные снегом, наводят на меня смертельный ужас. Русских победить невозможно. Они ...» - последние слова немецкий пехотинец так и не успел дописать. Письмо нашли на его закоченевшем трупе. «Вы должны понимать, что все чему мы теперь подвергаемся — глубочайшая трагедия, разрушение, болезнь, страшная ошибка. Если мы когда-нибудь вернемся, то останемся обманутыми судьбой, обессиленными, измученными и отупевшими. Я все больше сомневаюсь в том, возможно ли вообще исцеление ...» — автор этого письма, берлинский студент, добровольно одевший форму вермахта, также остался в подмосковных снегах.
Бесславная гибель в стране, в которой все против незваных пришельцев — и люди, и природа, и сама судьба, — неизбежность такого исхода подсказывала история, подтверждала современность.
Источник: сборник "Якиманка. Военные судьбы", автор Борис Арсеньев, редактор и составитель Алиса Гадасина, издательство "Бослен", Москва, 2006 г.